Николай Андреев - За Русь святую!

"Как странно, Анна Васильевна, - Александр Васильевич надеялся, что любимая почувствует, услышит его последние слова, обращенные к ней. - Именно сегодня мне предстоит исполнить свой последний долг. Я думаю - за что плачу такой страшной ценой? Я знал борьбу, но не знал счастья победы. Я плачу за вас - я ничего не сделал, чтобы заслужить это счастье. Ничто не дается даром, любимая Анна Васильевна".

Колчак высоко поднял голову. Он знал, что идет на смерть. А воин, настоящий воин, для которого нет большей радости, чем битва, должен с честью, с достоинством, с гордостью принять последний вызов судьбы. Это уже много веков знали люди из Страны Восходящего Солнца, узнал некогда и сам адмирал. Но и другое ему было известно: когда-нибудь снова воссияет над Родиной солнце, и любой шаг может принести свет в Россию хоть на секунду.

Двинулись вдоль набережной замерзшей реки. Иркутск спал - или, быть может, боялся показаться, даже зажечь огонь в домах, когда за городом слышался треск словно взбесившихся пулеметов, выстрелы, канонада пушек. В город рвались из последних сил обмороженные, голодные, смертельно уставшие каппелевцы. Они надеялись спасти, мечтали сохранить одного-единственного человека, Рыцаря Белой Мечты. Многие помнили, как Колчак обходил ряды солдат, награждая героев георгиевскими крестами. Был тут и один молодой солдат, из сибирских крестьян. Едва Александр Васильевич приколол к шинели бойцы Георгия, как слезы потекли из глаз героя. Колчак слегка смутился, спросил что-что у ротного. А потом взял еще один Георгий и приколол его рядом с первым. Тот молодой сибиряк сейчас среди многих и многих шел на штурм Иркутска…

Конвой завернул в переулок, поднимаясь в гору. Шум недалекого боя здесь был еще громче. Конвоиры нервничали. Пусть они потом будут рассказывать, что пламя радости за смерть врага народа согревало их и отгоняло страх. Не было этого. Был просто страх за свою жизнь: "Авось беляки встретят да приголубят пулей или штыком за своего Колчака?" - об этом думали конвойные…

Молитвы Пепеляева стали громче, некоторые слова даже удавалось разобрать. "Спаси и сохрани…Отче…Пресвятая Богородица". Показался пригорок. Смерть близилась, а вместе с нею - вечное небытие, тьма, что навсегда поглотит души двух человек, которым просто не повезло с союзниками.

Вышли на какую-то поляну, расположенную на пригорке. Был виден вдалеке город, освещенный только-только зажигавшимися огоньками. Может быть, Иркустк, почувствовал, что Рыцарь гибнет, и радовался этому. Или же стенал от горя. Кто знает…

- Займите место на этом холме, - приказал командир конвоя.

Обреченные подчинились.

Главе палачей казалось, что жертвы будто юы стали больше, выше раза в два. Очень высоким чудился ему ту минуту Колчак…

- Прощайте, адмирал, - прошептал читавший до того молитвы Пепеляев.

- Прощайте, - по-военному коротко ответил обреченный Колчак.

Ярко светила полная луна, заливая каким-то сказочным, неземным светом. Лица расстрельной команды казались гротескными масками, слепленными из чуть-чуть подтекшего воска.

Адмирал выкурил папиросу, милостиво предоставленную ему одним из палачей. Затем спокойной затушил ее, застегнулся на все пуговицы и встал по стойке "смирно".

- Желаете ли, чтобы завязали глаза? - спросил наконец Бурсак, непосредственный начальник расстрельной команды.

- Считаю, что стоит смерть встретить с широко раскрытыми глазами: так проще, - ответил адмирал. Внутренне он уже полностью свыкнулся с мыслью о смерти.

Чудновский, наблюдавший за казнью, шепнул Бурсаку: "Пора".

- Взвод, по врагам революции - пли! - винтовки наизготовку. Но выстрелы палачей обогнал грохот пушек. Тех, кто спешил на помощь своему Рыцарю. Этот звук был последним в его жизни…

Потом сделали еще два залпа по убитым - для верности. Даже тут боялись тех, кого расстреливали.

- Трупы куда девать? - когда страшное, но давно привычное дело было сделано, спросили "бойцы расстрельной бригады" командира конвоя и коменданта тюрьмы.

- А в реку, - конвоиры не хотели копать могилы для тех, кого-то только что убили. К тому же Бурсак и Чудновский боялись, что "эсеры разболтают, а потом народ повалит на могилу". А так - концы в воду…

Трупы уложили на сани-розвальни и покатили к реке. Прорубь присмотрели загодя: монашки из ближайшего монастыря оттуда воду брали. Подкатили на санях к самой речке. Прежде чем сбросить в прорубь, раздели: а чего добру-то погибать?

А потом…Потом Колчака - головой вперед, а за ним и Пепеляева. И они поплыли под тонким слоем замерзшей воды на север. Родная стихия бережно приняла тело адмирала и понесла в знакомые края, в свою полноправную вотчину. Навсегда…

Это потом родилась легенда, будто адмирал лично командовал своим расстрелом.

" Расстрелом офицера должен командовать старший или равный по званию. А так как таких здесь нет, то придется мне отдавать приказы команде. Товсь! Целься! Пли!"

Есть еще одна история, связанная со смертью Колчака. Штабной вагон адмирала выставили на постаменте в Иркутске как символ победы над Верховным правителем, как память о "славной войне". Однако никто из решивших поставить этот "монумент" не мог даже представить, что каждое утро у вагона будут лежать живые цветы. Как у могилы, которую так и не получил адмирал. Власти поставили караул у "памятника". Но все равно цветы появлялись. И тогда вагон приказано было уничтожить. Но с памятью такого совершить не смогли…

Кирилл Владимирович Сизов закрыл книгу, массируя виски. Все книги, что касались Гражданской войны, не давались этому человеку без сильнейшего душевного трепета. Знаете, каково это, когда чувствуешь: что надо сделать что-то очень важное, что-то способное перевернуть весь мир. А потом ты понимаешь: не сможешь. Не сможешь повернуть течение времени вспять, не сможешь встать в строй плечом к плечу с рыцарями белой мечты. Белые парадные кители, трехлинейки и маузеры зажаты в грязных руках. И - ни одного патрона. Вместо них - белизна мундиров и ярость в глазах…

С самого своего детства Сизов грезил Гражданской войной. Странная эпоха…Кровь, братоубийство, предательство, голод, обреченность. И вместе с тем - верность Родине, преданность Долгу и Чести, причем как среди "красных", так и среди "белых". Да, сверстники Сизова вряд ли могли похвастаться знаниями той эпохи, кроме тех "фактов", которые вдалбливались в голову молодым поколениям. Бравые комиссары против пьяного офицерья, храбрые балтийцы против изнеженных юнкеров. Ведь как все просто было: на нашей стороне хорошие, а на той - плохие. Жаль, что такое бывает только в сказках. Об этом Сизов успел узнать еще в юности…