Красавчик (СИ) - Алефиренко Александр

Внутри белоснежного особняка, расположенного среди корабельных сосен на берегу живописного озера, прозвучали приглушенные автоматные очереди. Внезапно широкое окно на втором этаже звонко лопнуло и вместе с осколками стекла из него вылетело грузное тело. Нелепо размахивая руками, оно упало на цветочную клумбу. Подёргавшись в конвульсии, замерло. Парадная дверь с шумом распахнулась и из клубов дыма, вырвавшегося наружу, появилась фигура парня в камуфляже. Под закатанными рукавами куртки бугрились тугие бицепсы, а мышцы груди, казалось, сейчас разорвут ткань. Мужественное, красивое лицо с двухдневной щетиной. На лбу небольшой порез с засохшей капелькой крови. В углу рта окурок толстой сигары. Незнакомец прижимал к себе левой рукой ослабевшую хрупкую блондинку, а в правой сжимал рукоять автомата Калашникова, положив его себе на плечо. Замерев на месте, он небрежно выплюнул окурок и произнёс:

– Как я и обещал, заложница свободна, бандиты мертвы, а их главарь,.. – он оглянулся и, посмотрев на труп, усыпанный стеклянными осколками, презрительно ухмыльнулся, – выкуп больше не просит...

Герой замолчал, а после развернул к себе освобождённую пленницу и страстно припал к её полураскрытым губам...

– Стоп! Снято! Всем спасибо.

– Эдуард, ты как всегда бесподобен! — группка миловидных девушек подбежала к актёру, размахивая глянцевыми портретами своего кумира. Снисходительно, с некоторой ленцой, словно делая одолжение, он размашисто, одну за другой, подписал маркером все протянутые фотографии. Режиссёр картины Альберт Вениаминович Сарацинский поднёс ко рту микрофон. Визгливый голос пожилого гея эхом разнёсся между сосен:

– Охрана! Что за бардак на площадке?! Немедленно уберите посторонних!

Вся съёмочная группа знала, что «Венин сын», как за глаза его все называли, неравнодушен к актёру. Не один сезон мечтает затащить Эдуарда Майского к себе в постель. Охранники оттеснили от актёра девушек.

– Альберт Вениаминович, ну зачем вы так. У нас же перерыв.

– Эдуард, вы же знаете, как я к вам отношусь, – при этих словах некоторые из находившихся на площадке непроизвольно прыснули смехом. Режиссёр покосился на них и продолжил: – вам следует отдохнуть, пока декораторы подготовят площадку. Если вы не забыли, то на сегодня запланировано отснять ещё два эпизода.

Альберт Викентьевич вдруг капризно поморщился и, вытащив из нагрудного карманчика кожаной жилетки надушенный платок, поднёс к носу.

– Фу, какая мерзость! Виталий! — подозвал он своего помощника.

– Слушаю вас, Альберт Викентьевич, — подскочил к режиссёру Виталий Нестеров.

– Будь добр, выясни, откуда так кислятиной несёт. Дышать совершенно невозможно, а у меня ведь астма, – с этими словами Альберт Викентьевич вынул из внутреннего кармана аэрозольный ингалятор и засунув в рот мундштук, два раза нажал на клапан.

– Сейчас всё сделаем. Наверное, пиротехники перемудрили со своими опытами, у нас же в понедельник туман в кадре должен быть. Вот и пробуют запускать свою машину, вон и дым, кстати, уже полосами стелется.

Стелется полосами, мягко сказано. Уже через минуту всю съёмочную площадку полностью заволокло, то ли белым дымом, то ли туманом. И настолько плотно, что буквально в метре ничего не видно, а запах от него исходил, явно не туманный, сильно уж химией отдавал. Если бы не эта вонь, то можно было бы поздравить пиротехников с удачным экспериментом – туман, практически, не отличить от настоящего.

– Нет, меня этот «божественный» аромат, точно с ума сведёт, – режиссёр плотно прижал надушенный французскими духами платок к лицу, закрывая и рот и нос.

­ – Альберт Викентьевич, я не смогу в этих условиях работать, – из дымки рядом с ним материализовался Эдуард, – у меня прямо голова раскалывается и дикий сушняк.

Майский подошёл к столику режиссёра, торопливо схватил нераспечатанную бутылку минеральной воды и с хрустом провернул пробку. Жадно присосавшись к бутылке, в три приёма, отрываясь от горлышка лишь отрыгнуть газы, опустошил её. К большому удивлению, почему-то легче ему не стало. С него мгновенно слетела напускная спесь. Непонятное чувство страха и безысходности неожиданно овладело кумиром женских сердец. Вроде ничего сверхъестественного не произошло – всего лишь обычный туман. Но щемящая сердце тоска, непонятно из-за чего появившаяся и уже упомянутый страх, стягивающий кожу и вздыбливающий каждый волосок, чрезмерно взволновали актёра. И когда позади него раздалось утробное урчание, точка переживаний достигла самого пика. Эдуард быстро и нервно развернулся, едва не столкнувшись с режиссёром лицом к лицу. Альберт Викентьевич успел неслышно приблизиться к нему почти вплотную. Сноровисто обхватив актёра холёными руками, потянулся ртом к его горлу.

– Вы с ума сошли?! Я ведь предупреждал, что меня интересует лишь противоположный пол! Не лезьте ко мне! Да, что же это такое?! – Эдуард вырвался из объятий тщедушного режиссёра и оттолкнул его от себя. Но Альберт Викентьевич не успокоился и снова потянулся к актёру.

– Ай! – вскрикнул Эдуард, когда зубы режиссёра впились в его правую руку, которой он противного старика отталкивал от себя.

– Сдурел, пень старый?! Больно же! – не контролируя себя, вскричал актёр, еле вырвав свою прокушенную кисть изо рта взбесившегося режиссёра. Только сейчас до Эдуарда начало доходить, что не так всё просто, как ему кажется. Во взгляде Сарацинского в это раз напрочь отсутствовала привычная масленая похоть, столь ему характерная. Взамен на актёра уставились жуткие, пустые глаза. Туман к этому времени распался на небольшие полоски и вскоре исчез полностью. Эдуард замер на месте, очумело глядя перед собой. Лучше бы он не смотрел на съёмочную площадку. Открывшаяся взору картина, совершенно не внушала оптимизма. Тошнота подкатила к горлу и организм не выдержал её напора. Едкая струя выплеснулась наружу, забрызгав рвотной массой вновь подошедшего режиссёра. Впрочем, на Альберта Викентьевича данное происшествие не произвело абсолютно никакого впечатления. Скалясь и утробно урча, он возобновил свои попытки укусить актёра. Обладая фигурой атлета и снимаясь в боевиках, Эдуард Майский, а по жизни Иван Костюченко, являлся полной противоположностью своим героям. Труслив, завистлив и тщеславен. Он, скорее машинально, нежели сознательно, со всей силы двинул Сарацинского в челюсть. Худосочное тело режиссёра отлетела в сторону. Зацепившись ногами за провода к осветительной аппаратуре, оно плашмя рухнуло. Послушался неприятный хруст костей – Альберт Викентьевич затылком угодил прямо на крепёжный металлический штырь. Тело конвульсивно пару раз дёрнулось и режиссёр уставился в небо остекленевшим взглядом.

Эдуард попятился, не сводя глаз…. Нет, не с мёртвого Альберта Викентьевича, а с блондинки, которую герой Майского спасал в последнем дубле. На её ещё совсем недавно красивом лице отсутствовали губы, которые он перед этим целовал. Хорошо стали видны жемчужные зубы в окровавленном оскале. Две девушки, из тех, что брали автограф, стояли на четвереньках возле её тела. Они с чавканьем и урчанием давились вырванными кусками плоти. Пока одна дожёвывала щёки, другая вгрызлась в обнажённую грудь, разбрызгивая кровь по разорванной блузке. Именно пиршество этой парочки явилась причиной приступа дурноты у Эдуарда и выброса рвотной массы. Смерть же режиссёра Сарацинского на этом фоне выглядела бледно и не вызвало никаких эмоций. Со всех сторон съёмочной площадки доносились панические крики и такое же урчание. Не прекращавшаяся ни на секунду головная боль сводила с ума. Эдуарду хотелось выть, но больше не от неё, а от непонимания создавшейся ситуации.

Съёмочную группу охватило всеобщее сумасшествие. Урчащие сотрудники, в голодном припадке набрасывались своих коллег и друзей, ещё не превратившихся в таких же, как они, животных. Сбивали их с ног и валили на землю, приступая к жуткой трапезе. Людей, не поражённых странным недугом, становилось всё меньше и меньше. По неизвестным причинам, ещё пять минут назад отбивавшийся от совершенно обезумевших нападавших, сам оказывался им подобным. И, что странно, Эдуард не заметил, что их, кто-либо успел покусать. Несмотря на разламывающую головную боль, он смог сделать вывод, что от укусов непонятной болезнью не заражаются. Хоть что-то хорошее.