Станислав Шуляк - Непорочные в ликовании

— А ну марш на свое место, дерьмо! — гаркнул Ш.; постоял тут же бесцветно, как будто и не был здесь вовсе, и пятернею своей как компостером припечатал на стекле. — Мир и его закат, — хмыкнул, — составляют аллегорию существа и его бремени, пригибающего того к смерти.

— Режущие слух и обоняние!..

— Проделки на ногах твердо стоящих, подобные радиочудесам. В пропорциях праздности!.. Не гляди на меня, как на чокнутого, баран. Марионетка не отвечает за своего водителя и за тех, кто глумливо подталкивает под руку того.

Ф. на место свое переполз, помогая рукою своим ногам, сначала одной, потом другой, и отпечаток серьезности и недвусмысленности был на — лице и в его жестах.

— Бойтесь данайцев, даже в кустах прячущихся!..

— Если бы папа с мамой, — с фальшивой плаксивостью говорил себе Ш., - зачали меня, сыночка своего, доченьку свою, только на два дня позже, то из меня бы получился Моцарт. Если еще на день позже, то — дебил. А так — ни то ни се. Что за грустная комедия ошибок!.. Бедный Шекспир!.. Совершенно иные таланты могли бы смешаться и расцветать во мне, — Ш. говорил. — И дверь раскрывши, в машину полез, долго копошась в своем простом действии и зад далеко отставив во тьму. — Эх и поторопились же!.. — пробормотал, застревая на полдороге. — Милый Ф., скажи, что ты меня обожаешь, или я умру, непонятый в любви.

— Я ведь говорил: сколько сюда ни возвращайся, все равно здесь не переменится ничего.

— Так что ж тебе, ублюдку, приснилось все?! — Ш. говорил, в безразличии ненамного повышая тон. Он старался преподать собеседнику своему урок точности или восторга, однако Ф. временами уверенно опережал нашествия его гуманитарной правды. — Ты свободен, как и всякая пичуга, но отчего только из уст твоих всегда исторгается сквернословие?

— Да что ж ты все о шлепанцах, баранья твоя кость?!

— Ты проиграл, — ткнулся Ш. восклицанием в пространство перед лицом. — Один-ноль в пользу моей рассудительности. И что за прелестный арабеск!.. — оба они временами старались создавать новую куртуазность, в очертаниях тайны, с приметами бреда.

— Постараемся обойтись без прославления мира, шмыгающего носом… в поисках своего последнего безумного приключения. Пифагоровы штаны во все стороны тяни!.. Не будем, приятель, вкладывать смуту покаяний во все автоматические грядущие смеси.

— Так и поедем теперь, несолоно блевавши.

Ш. водрузиться на сидение не успел, вершка таки одного не донес зада до того, чтобы пружины чавкнули, принимая его округлости. Засверкало вдруг все, замигало, синие проблески раскатывались по почве, высвечивая каждую неровность ее, автомобиль серо-черный с мигалкою пронзительной на крыше сзади появился, как вор, Ш. дверь хотел захлопнуть, но и ту чуть не вырвали с корнем, выволокли и самого, бросили на капот, Ф. заметался, надеялся ускользнуть, и его выдернули быстрее пробки, всего ободрав и обломав по дороге, и вот уж бросили рядом с Ш., голова к голове. С полминуты били молча, сопя только и будто гнушаясь воплями жертв, рукоятями пистолетов били и кулаками — чем придется, после остановились передохнуть, двое на двое плюс оружие и неожиданность, и наблюдали, как еще один подходит из них, в дымке и свете фар, тщедушный, коренастый и с брезгливой тонкой губою.

— А-а, комиссар! — суетливо заголосил Ш., трогая одеревеневшим языком губы. — Неимоверное счастье видеть вас в добром здравии, но только уймите, Бога ради, своих головорезов до того, как они выпустят из нас дух.

— Закройся, дерьмо! — хмуро говорил мучитель Ш. и рукоятью пистолета двинул его еще раз по скуле.

— Ой-ой, больно, сволочь!.. — завопил Ш. — У меня от тебя аж яйца похолодели! Скажите же ему, комиссар!

Комиссар, как он ни был мал, когда подошел, еще меньше сделался ростом.

— Ну а завтра ты захочешь еще прав человека, — возражал он с тяжелой невозмутимостью, поводя глазом по шикарной подержанной машине Ш.

— Как граждане и обыватели мы находимся под сицилианской защитой закона, — согласился Ш.

Ф. понемногу сплевывал кровь и обдувал воздухом разбитую губу.

— Напрасно вы со мной, ребятушки, затеяли игру в игры, — с каким-то кривоватым добродушием комиссар говорил, взгляд наконец останавливая на поваленном Ш. Только железо капота спину тому холодило.

— А кстати, — в мажоре наигранной бодрости неугомонный Ш. восклицал, — вы не знакомы, наверное?! Ф., это комиссар Кот, чья мудрость и заботливость… ну и так далее. Комиссар, это друг мой Ф., человек богобоязненный и законопослушный!.. И поскольку…

Ш. за свое остроумие тут же еще по скуле получил, впрочем, на другое и не рассчитывал.

— А ну отвечать быстро, недоноски, — дыша ему в лицо луком, шипел лежавший на нем длинноволосый инспектор, — где вы были вчера оба между восемнадцатью и двадцатью одним? Ну? — и теплая струйка слюны стекла со скулы Ш. ему за ухо. И он взвыл.

— А позавчера в полдень? — невольно в тон попадая ярости длинноволосого товарища своего спрашивал Ф. другой помоложе. — и не вздумай вилять у меня, а то тут же прикончим на месте обоих!

— А в прошлый четверг до обеда? — шипел длинноволосый. Вопросы сыпались теперь наперебой.

— А в прошлую среду весь день? Вы думали, что вы просто катаетесь себе, и никто про вас не знает?!

— В четверг до обеда!.. Что до меня, — только хрипло пробормотал Ф., едва начинавший в себя приходить, — так я в прошлый четверг вообще не обедал.

— Комиссар, да что происходит? — снова голосил Ш. — Все эти дни мы были неразлучны, и провели их в полном почтении к правосудию. Что означают эти вопросы и эти мучения?

Длинноволосый единым рывком руки Ш. на ноги водрузил и, приставивши пистолет к его лбу, взвел курок большим пальцем.

— А ну заткнись! — заорал он. Все замерли, глядя на длинноволосого. Ш. только в ужасе зрачками крутил. Мгновенья зловещие истекали, подобно соку березовому накануне набухающих почек.

— Нужно только, чтобы он не обоссался, — заметил спокойно комиссар и потихоньку стал вокруг машины обходить на другую сторону. Он с любопытством разглядывал Ф., косящего глазом в сторону своего приятеля, того, что был на волосок от смерти. — И-эх, парень, хотел бы я знать, что такое скрывается за твоей одной буквой, — говорил комиссар.

— Что скрывается! Да ничего не скрывается, комиссар, — возбужденно и полузадушенно отвечал Ф. — Ничего и не может скрываться. Я же весь перед вами как на ладони.

— Говорил же я вам, чтобы вы мне больше не попадались. Говорил?

— Да чем же мы, объясните, попали к вам в немилость? — прохрипел Ф. — Подумать только, вы сделали из нас каких-то клефтов.