Митчел Сканлон - Пятнадцать часов

«Будут другие закаты», подумал он. «Другие солнца, хотя ни одно из них не будет значить для меня так много, как это, здесь и сейчас. Ничто не сможет значить для меня больше, чем этот момент – стоять здесь, среди этих пшеничных полей, и смотреть на последний закат, который я вижу дома»

Дом. Одной мысли об этом слове было достаточно, чтобы заставить его повернуть голову и оглянуться через плечо, сквозь колышущиеся ряды зреющей пшеницы, на небольшую группу сельскохозяйственных построек с другой стороны поля позади него. Он видел старый амбар с его покатой, покрытой деревом крышей. Он видел круглую силосную башню; курятники, которые он помогал строить отцу; маленький загон для скота, где они держали отборных лошадей и небольшое стадо из полудюжины альпак. И главное – он видел дом, где он родился и вырос. Двухэтажный, с невысоким деревянным крыльцом и ставнями на окнах, открытыми, чтобы впустить последние лучи солнечного света. Зная неизменный порядок жизни своей семьи, Ларну не нужно было заглядывать в дом, чтобы узнать, что сейчас происходит внутри. Мать, должно быть, на кухне готовит ужин, его сестра помогает ей накрывать на стол, а отец в подвале, в мастерской, со своими инструментами. Потом, как и в каждый вечер, когда все закончат свою работу, семья соберется вместе за столом и будет ужинать. Завтра будет то же самое, события их жизни повторялись бесконечно, день за днем, немного изменяясь только с изменением времени года.

И такая жизнь длилась здесь всегда, насколько каждый из живущих мог вспомнить. И она будет продолжаться до тех пор, пока кто-то остается здесь, чтобы возделывать эти земли. Хотя завтра вечером будет одно небольшое отличие.

Завтра он не увидит всего этого. Завтра его здесь уже не будет.

Вздохнув, Ларн вернулся к работе, возобновив свои попытки починить древний, покрытый ржавчиной оросительный насос. До того, как зрелище заката отвлекло его, он снял внешнюю панель, открыв доступ к мотору насоса. Сейчас, в угасающем свете сумерек, он снял сгоревший стартер двигателя и заменил его новым, не забыв прочитать молитву духу машины, пока закреплял и проверял контакты.

Взяв канистру, лежавшую рядом со стойкой насоса, он вылил в механизм несколько капель масла. Потом, удовлетворенный тем, что все было в порядке, он дотянулся до большого рычага сбоку и медленно покачал его вверх и вниз несколько раз, чтобы залить насос перед тем, как нажать кнопку зажигания и включить мотор. Насос резко вздрогнул и с шумом ожил, мотор взвыл, с напряжением накачивая воду из водоносных слоев глубоко под землей. Ларн уже поздравлял себя с хорошо сделанной работой. Вдруг, как только первые несколько капель грязной воды упали из насоса на сухую землю оросительного канала, мотор захлебнулся и заглох.

Разочарованный, Ларн снова нажал кнопку зажигания. На этот раз мотор хранил зловещее молчание. Склонившись, он еще раз тщательно проверил части механизма – осмотрел контакты на предмет ржавчины, убедился, что движущиеся части хорошо смазаны и в них не попал песок, проверил, нет ли порванных проводов или слишком изношенных частей – все, о чем предупреждал их механик-аколит в Феррусвилле, когда насос последний раз проходил технический осмотр. Все напрасно, Ларн не мог найти ничего неисправного. Насколько он мог понять, насос должен был работать.

Наконец, неохотно признав поражение, Ларн поднял внешнюю панель и начал устанавливать ее обратно. Он так хотел починить насос; до жатвы было еще три недели, и было важно, чтобы оросительная система фермы находилась в хорошем состоянии. К счастью, пока была хорошая погода, и пшеница росла хорошо, но жизнь фермера всегда подчинена погоде. Без орошения, пара недель засухи могла значить разницу между сытостью и голодом на весь год.

Но, в конечном счете, он знал, что это не главное. Стоя здесь и глядя на насос после того как привинтил панель обратно, Ларн осознал, что причины желания починить насос находятся за пределами таких практических соображений. Нравится ему это или нет, завтра он покинет ферму навсегда, и попрощается с землей и жизнью, которую знал, чтобы больше никогда не вернуться. Он понимал сейчас, что чувствовал необходимость сослужить какую-то последнюю службу для тех, кого покидает. Он так хотел сделать какую-нибудь последнюю работу, которая принесла бы им пользу. Почти как акт покаяния, чтобы как-то завершить свое горе.

Этим утром, когда отец просил его взглянуть на насос и посмотреть, не сможет ли он его починить, казалось, представилась великолепная возможность исполнить это намерение. А сейчас непокорные духи машины внутри насоса и его собственный недостаток знаний словно сговорились против него. Неважно, как упорно он пытался, неисправность насоса находилась за пределами его знаний, и его последней епитимье суждено было остаться неисполненной.

Ларн собрал инструменты и уже приготовился возвращаться домой, но снова остановился, заметив, как изменился закат. Солнце уже наполовину скрылось за горизонтом, и небо вокруг окрасилось в глубокие и более зловещие тона красного. Но не солнце или небо привлекли его внимание, а поля под ними. Там, где раньше они были залиты прекрасным золотым и янтарным светом, сейчас цвет полей изменился на темный и тревожный оттенок коричневато-красного, похожий на цвет крови. В то же время вечерний бриз почти неощутимо усилился, колыхая ряды пшеницы, заставляя их словно течь и переливаться перед глазами Ларна, как будто сами поля стали огромным и неспокойным морем. «Почти как море крови», сказал он себе, и одна мысль об этом заставила его содрогнуться.

Море крови.

И, как он ни пытался, он не мог увидеть хорошего знамения в этом знаке.

Ко времени, когда Ларн положил на место свои инструменты, солнце уже почти зашло. Выйдя из сарая, он пошел к дому, желтый свет ламп был едва виден сквозь щели в деревянных ставнях, сейчас закрытых. Поднявшись на крыльцо, Ларн открыл замок парадного входа и вошел внутрь, аккуратно сняв ботинки у порога, чтобы не занести грязь с полей в дом. Потом, оставив ботинки у входа, он прошел по коридору к кухне, бессознательно сделав пальцами знак аквилы, когда проходил мимо открытой двери в комнату с благочестивым изображением Императора, повешенным над камином.

Войдя в кухню, он увидел, что она пуста, запах горящих дров и вкусный аромат его любимых блюд поднимался от кастрюль, кипевших на плите. Жареный зорнкоб, вареные бобы дерна, тушеное мясо альпака и ягодный пирог. Последняя еда, которую ему суждено есть дома. Неожиданно он понял, что, сколько бы лет не прошло, аромат этой еды теперь будет навсегда связан для него с чувством глубокой печали.