Валерий Алексеев - Похождения нелегала

Закрыв за Лизаветой дверь, Огибахин повернул на два оборота торчавший в замочной скважине ключ.

Вообще-то, сказал я себе, для таких случаев в редакции надо держать монтировку. Или хотя бы баллончик с нервно-паралитическим газом.

— Давно в Германии, Анатолий Борисович? — спросил я.

— Больше года, — ответствовал Огибахин, садясь.

Имя-отчество использовано было мною в качестве превентивно-оборонительного средства. Дело в том, что маньяки при исполнении забывают, кто они такие, и идентифицируют себя с балдическими силами, у которых имени-отчества нет.

Представьте: маньяк набрасывается на вас и начинает душить, а вы ему: "Павел Петрович, да что ж такое? Побойтесь Бога!" Происходит самоопознание: "Да, я Павел Петрович, и в самом деле: чего это я?"

— По какой линии приехали? Поздний переселенец, контингентный беженец?

— Ни то, ни другое, — ответил Огибахин.

Понятненько, подумал я, шустрика чёрт принес.

— Визу продлить желаете?

— Если бы только визу, — проговорил Огибахин. — У меня, по правде говоря, и загранпаспорта нет.

Всё ясно: нелегал. Вот радость-то какая. Придется запастись терпением: такие в пятнадцать минут не укладываются, им всю историю своей жизни надобно рассказать.

— Как же вы, батенька, сюда попали? — спросил я, чтобы вывести за скобки детство-отрочество-юность и таким образом ускорить повествовательный процесс.

Но ответить на этот вопрос мой гость не успел.

— Виталий Витальевич! — продудела через дверь приемной Лизавета. — Поднимите белую трубку, пожалуйста: на связи Берлин.

Извинившись, я отошел к телефонному столу.

Звонила наша внештатница, унылая и многословная дева. Собственно, какая внештатница? Прислала две полуграмотных статейки, одну из них я причесал и напечатал, после чего зарекся принимать незаказанные материалы, поскольку дева возомнила и стала выпрашивать ни много, ни мало — рекомендацию для поступления на журфак МГУ.

Именно по этому поводу она сейчас меня и достала. Секретарше Людмиле было строго наказано говорить в таких случаях, что редактора нет и ни разу в жизни больше не будет. Лизавета тоже об этом знала, но позвала меня из вредоносных побуждений — чтобы нагадить ненавистному гостю.

Пока я доказывал внештатнице, что по одной публикации рекомендательных писем не дают, что нужны десятилетия изнуряющего обе стороны сотрудничества, — за спиной у меня послышалось тихое шипение со свистом: как будто спустила велосипедная камера.

Озираться, однако же, было неприлично: мало ли что, может быть, человек распевает голос. Или у него нелады с животом.

Наконец я положил трубку, обернулся — что за чертовщина? В комнате никого, кроме меня, не было. Только в пепельнице еще дымился прикушенный гостем окурок.

Я шагнул к двери, дернул ручку — заперто, и ключ изнутри. Окно, положим, приоткрыто, но путь до земли со второго этажа не настолько короток, чтобы шутки шутить.

Мне стало странно и смешно: не с призраком ли я, пардон меня, разговаривал?

— Послушайте, — сказал я довольно грубо, — что за фокусы? Вы сюда явились в прятки играть?

Ответом мне была полная тишина.

Я наклонился — под столиком пусто.

Но рядом с сигаретами лежал листок, вырванный из редакционного блокнота. На нем наискосок было крупно написано:

"Дорогой В.В., только без паники. Смотрите не отрываясь на сигаретную пачку".

Не иначе бомба, подумал я, даже не испугавшись. Сейчас как жахнет, а нам послезавтра номер сдавать.

Первым моим побуждением было вышвырнуть проклятую пачку в окно. Я осторожно протянул к сигаретам руку — и тут же отдернул: мне показалось, что из пачки выползает толстая белесая гусеница с человеческой головой.

Но это была не гусеница.

Из приоткрытого "Ротманса", как из бэтээра, вылез крохотный человечек. Сперва по пояс, затем перекинул через борт ногу и спрыгнул на скользкую пластиковую коробку. На какой-то миг потерял равновесие, взмахнул обеими руками, но устоял.

Размером он был никак не больше канцелярской скрепки, однако я отчетливо разглядел клетчатый пиджак, светлые брюки, круглую голову с редкими волосёнками, коричневые очки.

Вне всяких сомнений, это был мой гость, точнее — его сильно уменьшенная копия, ибо не мог же упитанный мужчина, пусть даже среднего роста, усохнуть до такой степени, что лежащая плашмя сигаретная пачка стала ему по плечо.

Запрокинув голову, мини-Огибахин помахал мне ручкой, спустился с черной папки, прошелся по столику, перепрыгнул через шов столешницы — и исполнил чечетку.

Потом подошел к краю столика, осторожно взглянул вниз, сел, свесив ноги, поднатужился — и начал с тихим шипением увеличиваться.

Это было похоже на ускоренную проекцию фильма из жизни растений: так прорастают на экране жёлуди или бобы.

Минута — и передо мною вновь был мой полноразмерный гость, весь пропахший душистым английским табаком.

Как только его пижонские мокасины коснулись пола, он непринужденно пересел со столика в кресло и вытащил из пачки новую сигарету.

Я тоже сел: фокус был высокого класса, и свернуть разговор в две-три реплики ("Ну, и ладно, ну, и славненько, всего наилучшего") не представлялось возможным.

— Вот так, уважаемый Виталий Витальевич, я и попал сюда, в Германию, — раздумчиво сказал Огибахин.

— В этой самой сигаретной пачке? — тупо спросил я.

— Ну, не в этой, конечно, — снисходительно ответил он. — Для переездов нужна другая, специально оборудованная, со спальным мешком внутри.

— Простите, с чем?

— С прикрепленным изнутри к стенке спальным мешком, — пояснил мой клетчатый гость. — Без этого в дорогу никак нельзя. Тряска такая, что все рёбра переломаешь.

Я попытался вообразить себе, как это в сигаретную пачку можно загнать спальный мешок, но не преуспел.

— Значит, у вас был сообщник?

— Ну, разумеется, — охотно согласился Огибахин. — Без помощника в таких делах нельзя.

Я машинально отметил, что слово "сообщник" он заменил на "помощника". Значит, мысль его уже петляла по юридическим тропкам, и противоправность каких-то своих действий он сознавал.

— А потом вы с ним что-то не поделили? — полюбопытствовал я.

— С кем? — переспросил мой гость.

— С сообщником.

Огибахин покосился на дверь, затем, наклонившись над столиком, приблизил ко мне свое помятое лицо и доверительно проговорил:

— Знаете, что мне понравилось, Виталий Витальевич? То, что вы не спрашиваете, как я это делаю. Все с этого начинают.

— А действительно, — не удержался я, — как вы это делаете?