Вячеслав Сибирцев - Возвращение

     Во дворе столпились уцелевшие жильцы. Слышался плач, кто-то кричал протяжно на одной высокой ноте. Выли сирены подъезжавших машин скорой помощи. Уже кое-где виднелись фигуры в сине-оранжевых костюмах МЧС. Вдруг вспыхнули неизвестно откуда взявшиеся ослепительно-яркие прожектора, и Алик вдруг ощутил невыразимый ужас. Показалось, что все вокруг: и соседи, и МЧСовцы, и даже врачи в белых халатах – ищут его, его одного, чтобы засунуть обратно в кровать и обрушить потолок до конца. Алик вскрикнул и побежал. Побежал прочь от людей, от этого ненастоящего света, шума и криков. Он мчался по тёмным улицам, сворачивал во дворы, пересекал площади и всё бежал и бежал, пока силы совсем не оставили его. Оглядевшись, Алик понял, что он в старом заброшенном парке на краю города. Мальчик лёг на ближайшую скамейку, подложив под голову рюкзак, и уснул. Уснул вдруг, резко, на полувздохе, словно кто-то просто выключил сознание.

    Разбудил его дворник, подметавший аллею. Он грубо растолкал Алика ручкой метлы, приговаривая:

   - Вставай, вставай, ишь, разлёгся. Сейчас тут люди ходить будут, может, кто детей гулять приведёт, нечего им на бомжей всяких смотреть. Развелось вас тут. Вот ты – ещё, вроде, пацан, а тоже – рожа. Вставай, говорю!

      Дворник, конечно, слышал о ночной трагедии, но и подумать не мог, что на его участке окажется ребёнок из разрушенного дома с другого конца города. Алька послушно встал и побрёл по парку, с трудом вспоминая события прошедшей ночи. И только сейчас из глаз полились слёзы. Они текли и текли, как та вода из искорёженной трубы, и Алька не мог их остановить. Не мог и не хотел. Теперь было всё равно. Идти некуда и не к кому. И незачем.

        Когда слёзы иссякли, Алька подошёл к припаркованной у забора машине и, неловко изогнувшись, заглянул в зеркало. На него смотрел опухший заплаканный мальчишка, измазанный извёсткой, щедро украшенный царапинами и подсохшей кровью. Вздохнув, Алька пошёл на реку. Там, в укромном уголке, вымылся и как мог постирал свою одежонку. Солнце высушило её, и мальчик принял более-менее приличный вид. Найдя в кармане немного мелочи, Алька купил полбуханки хлеба и задумчиво съел, запивая речной водой. Что делать дальше, он не знал. Конечно, лучше всего было бы поехать к бабушке, но адреса у него не было. Не было и денег на билет. А других родственников  не осталось. Друзья жили в его бывшем доме, и вряд ли стоило надеяться, что они остались живы. Пойти в милицию? Но кто ему поверит без документов. Скажут, как тот дворник, что он просто бомж.

      Алька не знал, что он числится пропавшим без вести, но ищут его, естественно, под завалами на другом конце города. Не знал, что нашлись все документы и даже мамина записная книжка с телефонами, и информированная о несчастье бабушка уже едет в поезде, чтобы забрать своего единственного внука.

      Но прошла неделя, всё утихло, забылось, вытиснилось другими трагическими событиями. Алька оказался никем. Ночевал он в парке. Еду иногда находил, иногда воровал, а иногда принимал, как милостыню. Нет, он ничего не просил, а просто вставал на углу церкви, подальше от других нищих, и молча ждал, старательно отворачиваясь и делая вид, что не замечает, как рядом появляется то батон, то пакет кефира или яблоко, а то и монеты, насыпанные на тетрадный листок. Но никто никогда не о чём его не спрашивал. Всем было безразлично.

      Недели через три Алька стал задумываться, что лето, какое бы длинное оно не было в их краях, когда-нибудь закончится. А что делать зимой? Жить с бомжами на теплотрассах? Или пойти попроситься в детдом? Но ни того, ни другого не хотелось, и Алька решил всё-таки найти бабушку. Приведя себя в более-менее приличный вид, он сходил в книжный магазин, посмотрел атлас автомобильных дорог и постарался запомнить маршрут до Харькова. А потом отправился в путь.

      То пешком, то на попутных машинах, радуясь почти полному отсутствию дождей, мальчишка добрался до границы. Она сперва показалась ему игрушечной: ни тебе пограничных столбов, ни страшных овчарок, такие же люди, говорят на том же языке. И домики на той стороне такие же, и подсолнухи цветут. Но пограничники оказались самыми настоящими. Они задержали Альку и привели в маленькую солнечную комнату для установления личности. Впервые за много дней им кто-то заинтересовался, его обо всём расспрашивали, пусть по долгу службы, но приветливо и даже сочувственно, и Алька всё рассказал. Или почти всё. Он ни за что не хотел назвать свой город и нажимал на то, что идёт к бабушке, которая живёт совсем уже рядом, под Харьковом. То ли пограничники поверили и посочувствовали, то ли не захотели заниматься волокитой и оформлять выдачу нарушителя-мальчишки в сопредельное государство, но через границу обратно не выставили, а вызвали каких-то чиновников.

      Менялись лица, менялись кабинеты с названиями должностей на табличках, вертелось перед Алькиными глазами множество анкет, которые надо было заполнить. Наконец, уже почти ночью, в темноте, его привели в небольшой трёхэтажный дом, стоящий в глубине фруктового сада, и сказали, что это интернат, и он будет жить тут, пока не отыщется его бабушка. Полусонного мальчишку вымыли в душе, накормили холодным, но показавшимся замечательно вкусным ужином и отвели в одну из спальных комнат. Там было темно, только свет от фонаря пробивался сквозь прозрачную штору, и Алька увидел, что комната заполнена кроватями, и почти на всех спят мальчишки. Альке указали на самую крайнюю койку у двери, куда он и рухнул, засыпая на ходу. Кажется, кто-то снимал с него рубашку и брюки и укрывал одеялом, но этого Алька уже не понимал.

      Проснулся он от трезвона не то будильника, не то школьного звонка. Вокруг уже вскакивали мальчишки и, схватив полотенца, спешили умываться, с любопытством поглядывая на новенького. Начиналось утро новой жизни.

      Скоро Алька со всеми познакомился, но сразу же отделил себя от остальных стеной – мол, вы тут навсегда, а я временно, на несколько дней, пока не найдут мою бабушку. Вселяло уверенность и то, что ему не выдали казённую одежду, а привели в порядок все его вещи, даже рюкзачок, и разрешили держать их в тумбочке.

      Бабушку сперва действительно пытались искать. Давали объявления в газетах: « Просим откликнуться женщину по имени Варвара, потерявшую…». Но баба Варя этих объявлений не читала – минуло уже два месяца после той трагедии, она похоронила дочь и (мысленно) внука, поверив, что его не нашли, потому что и найти было нечего. И постепенно Алик понял, что жить ему в этом интернате придётся долго.

      Внешне это было очень неплохое заведение. Ребята помимо обычных школьных уроков занимались «домашним трудом» : девочки гладили, стирали, помогали на кухне; мальчишки обучались столярному и слесарному делу. Порядок тоже поддерживали сами, и в саду возились. Была в интернате неплохая библиотека, телевизор и два компьютера. Воспитатели старались вырастить из своих питомцев приспособленных к жизни членов общества. Казалось, что это им удаётся, но ребята быстро усваивали правила поведения только внешне. Никто из взрослых не знал, какие страсти кипели внутри маленьких группировок, составляющих сплочённый вроде бы коллектив. В интернате были собраны обычные ребята из обычного мира, впитавшие в себя всю его злобу, ненависть, жестокость, всю грязь государства, находящегося десятилетиями в «переходном периоде» при неясной политической системе. «Каждый сам за себя», «не пойдёшь по головам – не выйдешь в люди» - внушалось многим из них с рождения, и потому в интернат попадали не забитые детки, а вполне сложившиеся личности. И теперь привить доброту на эти заросшие сорняками души было ох как трудно.