Андрей Жиров - Отмщение

"Не привыкать!" - Галина решительно встряхнула плечами. От резкого движения прямые локоны русых волос взвились словно крылья. Решительно притопнув для бодрости, "директорша" решительно направилась на выход. Теперь, когда настроение более-менее выровнялось, даже пустынные коридоры перестали казаться угрюмыми. Легко преодолев - почти пробежав обратный путь, Галина прикрыла входную дверь на этаж, заперла на ключ и, перепрыгивая через ступеньки, буквально взлетела наверх...

... К этому времени Толстиков закончил собирать данные. Не отвлекая подчиненных от работы, Илья Сергеевич лично - разминочной трусцой пробежался по отделам. Не стесняясь должности и звания. Там приходилось аккуратно извлекать из творческого процесса начальников, чтобы получить заветные сводки. Частенько прикладывая кого словом, а кого и не только, чтобы вывести из творческой нирваны в более-менее адекватное состояние. Никакой свободы творцам - бюрократия-с, издержки профессии... А, поскольку из-за войны на объекте натуральный аврал, ранимые души творческих личностей вполне себе не сдерживались и отвечали на притязания начальства отборной, замысловатой грубостью. В общем, пробежка нескучная.

Но вообще, конечно, особых зверств не случалось - на "Алатыре" сложилась обстановка, наиболее располагающая к творчеству и весьма ценимая начальством. Да и в то же "начальство" отбирались не какие-то заезжие, а свои, уже привыкшие к смещенной расстановке приоритетов: творец важнее бюрократа, а результат - репутации. Возможно, высоким результатам, изобилующим открытиями, прорывами, новаторскими разработками "Алатырь" обязан высокой не столько концентрации гениев, сколь банальному (но так до обидного редкому) умению коллектива самостоятельно наладить рабочий процесс.

Да и разве трудно вместо разведения бюрократической волокиты заняться делом самому? Толстиков вообще не понимал, почему в таком загоне у всяческих начальничков, начальников и тому подобных директоров работа с людьми? Добро, если ты от зари до зари словно каторжный корпеешь над планами, проектами и прочая, прочая, прочая... Когда времени нет банально подняться с места, голову повернуть - тут и заикаться не стоит о пренебрежении. Но уж чересчур часто Илье ещё до перехода на "Алатырь" приходилось видеть классических кабинетных обитателей. Единственной заботой которых оставалась имитация бурной деятельности да сохранение важного вида на рыхлой физиономии. Да! И конечно же перекладывание бумажек - с умным видом. Под разговоры о "модернизации", "развитии" и "ура-вперед!"

От этих воспоминаний Толстиков лишь грустно усмехнулся. Увы, люди стали постепенно забывать: работа начальника это прежде всего работа с людьми. И даже не с позиции организации коллектива таким образом, чтобы обеспечить максимальную отдачу. Подобный подход грешит пороком: в апогее такая политика грозит стать совсем бесчеловечной - направленной на бездушное "выжимание" ничего не подозревающих людей до капли с последующим пренебрежительным избавлением. Нет, так тоже нельзя. "Начальник" - от директора до генсека - не иная раса, не особый подвид человека. Если он забывает, что работает в первую очередь ради блага людей - в идеале всех, без исключения - то это плохой начальник. Скажем прямо - хреновый.

Романтично, наивно? Да. Можно подумать, что сейчас плохо, а раньше был золотой век. Не был конечно. Ошибочно? Нет. В это Толстиков верил свято. Пускай подобное мировоззрения и страдает излишним максимализмом - это Илья Сергеевич четко понимал, не строя иллюзий. Но, с другой стороны, нет развития без стремления к лучшему. Без идеального - такого идеального, чтобы наивное, невероятное, недостижимой. И непременно искреннее. Чтобы хоть зубами, хоть тушкой, хоть чучелом - но стремиться к нему. Каждый день, каждый вздох, не смотря ни на что. Если человечество навсегда завязнет в возрасте мелкого капризного ребенка, то судьба его будет чрезмерно трагична. А ведь сейчас именно так и происходит. Чем отличается принципиально человек, обеспокоенный лишь собственным благополучием от эгоистичного пятилетнего малыша? Лишь связностью речи и объемом потребностей. А начальники - лишь неизбежное следствие общего уровня взросления - самый яркий индикатор.

"Да... - подумал Толстиков. - Несмотря на успех дела революции, несмотря на победное шествие нашей Идеи, все-таки нам ещё предстоит долгий путь... Всем нам предстоит сложный, мучительный рост - с ломкой стереотипов, расширением мировоззрения, изменением понимания между словами "хочу" и "должен"... Сумеем ли пройти, выдержим?" И сам себе ответил в очередной раз: "Сумеем, выдержим! Не может быть иначе. Даже верить подобному не хочу! Нет горизонтов, за которые невозможно заглянуть! Нет вершин, где нас не будет! Нет преграды, сильнее человека! Если сами захоти - искренне, беззаветно - сможем... Все сможем!"

Погруженный в мысли, Толстиков не заметил, как при входе в кабинет директора от души столкнулся с коллегой - Рафаэлем Леонидовичем. Второй заместитель, точно так же витая в облаках, поспешал на доклад. Фактически, Толстиков обязанности заместителя Ветлуги не совмещает, а делит на пару с генералом Рафаэлем Белозёрским. Каждый заведует определенным кругом вопросов: если для Толстикова характерны конкретные разработки и бытовые вопросы, то Рафаэль Леонидович акцентирует усилия на материях высшего порядка - идеях, теориях, планах... Парит, так сказать, в трансцендентальных далях.

Неудивительно, что подобная полярность интересов невольно способствовала возникновению слабых оппозиционных токов между генералами. Свою долю внесли и банальные внешние особенности. Илья Толстиков, вопреки фамилии толстым все же не был. Хотя... Отдавая, скрепя сердце, дань правде, некоторая грузность в комплекции присутствовала - разве что некоторое оправдание давал рост под два метра. Лицо прочно несло отпечаток малоросской крови: слегка тронутая смуглым загаром кожа, широкие, мощные скулы, выдающийся вперед подбородок, вечно лукаво прищуренные темно-карие глаза. И довершает картину густая шапка волос - всегда аккуратно и коротко постриженных.

Белозёрский во многом казался противоположностью - за исключением высокого роста. Со стороны Рафаэль представал натуральным, рафинированным воплощением салонного интеллигента времен 19-го века. Эдакий светский лев. Всегда аккуратно уложенная густая грива русых волос, спадающих до плеч. Твердый, пронзительный взгляд ледянисто-серых глаз, постоянно выцеливающий жертву. Чуть вытянутое лицо с до нарочитости правильными чертами, тронутутыми скрытой суровостью, исполнено внутренним аристократизмом, чувством достоинства.