Эльберд Гаглоев - Полшага в сторону

И как дал. Знаете, в таких случаях время правда замедляется. Очень четко я увидел, как на срезах стволов полыхнули огненные цветы. Меня через весь длинный коридор до дверей ванны донесло и об нее с разгона приложило. Сполз я по дверям. Глаза на грудь скосил. Крови нет. Не зря я пол зарплаты за кевларовый френч отвалил. А то бы дышал сейчас напрямую. Легкими.

Сашка надвигался темной тучей, поигрывая мясницким тесаком.

— Человек, говоришь? Колдун, говоришь? Сейчас поглядим — жидка ли кровь твоя. Или нет крови? А, тварь?

Зря он болтать начал. Фильм такой есть «Злой, плохой, хороший». Так вот там один из героев говорит крылатую фразу: «Пришел стрелять — стреляй». В этом мире она бы звучала иначе. Пришел убивать — убивай.

Я зацепил ногой его пятку и другой влепил в колено. Он обрушился с грохотом.

В квартиру ворвались соседи. Решил я, что смерть моя пришла, когда глаза их яростно горящие увидел. Но нет. Кто-то набросил на Сашкину толстую шею серебряную цепь. Кто-то ловко треснул по покатому лбу резиновой дубинкой. Подбежал Игорь. Помог подняться. В груди скрипело, сипело, с хрустом шевелились ребра. Наконец вздохнул. Игорь грозно глянул на набившихся в коридор. Те угрюмо смотрели на связанного Сашку.

— Я человек. Я вправе. Вызываю Инквизицию.

Холодом дохнуло от этих слов. Взгляды стали еще угрюмее.

— Я эльф. Я вправе. Согласен, — вдруг сказал Валерий Павлович, инженер с пятого этажа.

— А ты? — взгляды присутствующих остановились на мне.

— Вызывайте, — с трудом выдохнул я.

Кто такая Инквизиция, мне было неизвестно, но пальбу в себя приветствовать тоже не стоило.

— Говорить не о чем. К Камню обоих, — привычно скомандовал Сергей Сергеевич, отставник.

Спускался я с трудом. Тяжело хлопало в груди. Но помощь Игоря отверг. Я — человек.

Все к Камню. Там, где у нас во дворе стояло длинное приземистое строение для проведения массовых мероприятий высился приличных таких размеров булыжник, от которого ощутимо веяло древней, лютой какой-то мощью. Действительно — Камень. И вокруг него собрался почитай весь наш двор. Странно было. Лица ну абсолютно все знакомые, только вот выражение… Возвышенное и суровое. У нас на югах если больше двух собираются, то балаболят почем зря. Это обычно. Сейчас же все молчали. Торжественно.

Цепь, обвившую Сашкину шею, швырнули на Камень, и она, странным образом вплавилась в него.

Во двор со скрипом тормозов, ослепляя всех яркими сполохами, ворвался длинный черный автомобиль. Резко встал, качнувшись на подвеске. Шесть широких дверей открылись и из них нет, не вышли, а сразу встали шестеро рослых в черных сутанах. Грубые кресты, метнувшись на толстых угловатых цепях, тяжко улеглись на мощных грудных клетках. Глубокие капюшоны скрывали лица, но не могли спрятать мощно торчащие подбородки. Спрятав ладони в широкие рукава ряс, великаны мерно двинулись к ожидавшей их толпе.

И только тогда из машины вышел еще один. С белоснежной мантией, с тиарой, с золотым посохом резко контрастировала гордая осанка воина. Круглые серые глаза яростной хищной птицы, крепкие надбровные дуги, крючковатый нос. Крепко сжатые губы над глыбой подбородка. Совсем был дядька не похож на попов из телевизора.

Неспешно, в несколько шагов он оказался в середине мрачного строя. Не доходя до толпы нескольких шагов, черные встали. Но яростнолицый прелат остановился, лишь когда подошел вплотную к народу.

— Воззвали к Инквизиции, — обвиняюще рявкнул. — В Пустолунье. Мы здесь.

Вперед протолкался Валерий Павлович. Затюканный интеллигент, явный подкаблучник, мишень для плоских шуточек наших «козлистов». Сейчас он выглядел постаревшим, но яростным и умелым воином. А горделивостью осанки мог поспорить с великаном в белом.

— Я человек. Я вправе.

— Ты — вправе.

— В дни Пустолунья Александр Трофимович Весин, оборотень, напал на Виктора Петровича Скакуна, человека. Выстрелил в него с обреза. После чего был схвачен.

— Так? — громыхнуло над толпой.

Взгляды соседей сфокусировались на мне.

— Так, — согласно кивнул я головой.

— Снимите с напавшего цепь.

Охотно выполнили. Облегченно. А по мне мазнуло не ненавистью. Гадливостью. А я вот видел только Вовку, восторженно пожиравшего глазами батьку, что не побоялся даже в Пустолунье за него вступиться. И как!

Сашка стоял набычено, но могучие плечи обреченно сутулились.

— Сына он моего, — с трудом протолкнул он сквозь помятую глотку, — ударил.

— Так? — полоснули по мне стальные клинки глаз. И нехотя, — сын мой.

— Так.

— За что?

— Я напал на него, — яростно взлетело над толпой. — Я напал на него.

Ахнули все.

— Молчи! — рявкнул Сашка, поворачиваясь.

— Ложь — звякнуло.

И потом понял что голос мой.

Один из черноризцев наметил движение к Сашке, но был остановлен властно вздетой рукой.

— Подойди, дитя, — И Вовка подошел. — Посмотри мне в глаза.

Взъерошенным волчонком уставился пацан, а лютые серые глаза прелата вдруг потеплели.

Минута — и Вовка потупился.

— Лгать грешно, — просветил старец ребенка. — Веруешь ли ты в Господа Бога нашего.

— Я волк, — опять взъерошил загривок пацан.

— Волк, волк, — грустно качнулась тиара. — Иди, дитя.

Вовка протолкался к Таньке, что стояла чуть в стороне, перевозя обезумевший взор с меня на своего мужа, обнял. И мать вцепилась в пацанячьи плечи.

— Человек Виктор Скакун! — громыхнуло вновь. — Напавший на тебя в дни Пустолунья Александр Весин достоин смерти. Жаждешь ли ты его кончины?

Странно было. Но эти вот взгляды. Молящие? А ведь чуть не убил, зараза.

— Да нет вроде.

— Да или нет, — стегануло бичом.

— Нет.

— Нет, — повторил прелат.

— Нет, — выдохнула толпа.

— За нападение же получи урок, — негромко, но чтобы все слышали, проговорил прелат.

Облитая сталью рука черноризца метнулась вперед и сдавила Сашкино горло. Тот судорожно открыл рот и сразу получил порцию мутноватой жидкости. Резко запахло давленым чесноком.

Сашку стало корежить. Лицо то удлинялось, превращаясь в волчью морду, то разглаживалось в пустой плоский блин. Конечности покрывались шерстью, ногти перерастали в когти, которые оставляли страшные борозды в камне. Рев стоял такой, что хотелось заткнуть уши. Наконец серебряная цепь не выдержала и с громким звоном лопнула. Пыльный запах горелой шерсти забил ноздри. Резко завоняло, над Сашкой сбилось небольшое черноватое облачко и вдруг лопнуло, заплевав всех смрадом.

На мрачной плите лежал Сашка. Только Сашка, постаревший лет на десять. Глубокие морщины избороздили его лицо, глаза запали, щеки ввалились. Он попытался встать, но повалился обратно. С обеих сторон подскочили жена и сын. Но отстранил их. Поднялся. Его повело в сторону. Поймав равновесие, Сашка утвердился на ногах. Повернулся к толпе соседей, сочувствующих.