Александр Щёголев - Сумерки

— Лошадь и осел, — выцедил я. — Идиотские слухи.

Встал и пошел прочь. Сзади раздалось запоздалое вяканье, но я решил не напрягать слух. Я направился к бару. Немного шатало: все-таки четыре графина — это доза. Проклятье! Еще чуть-чуть, и Лошак смекнул бы, что я интересуюсь банком неспроста. Идиот, полез с пьяной любознательностью. В самом деле, кто знает, откуда у этой твари деньги? Не за умение ли докладывать о любознательных идиотах?

Народу поубавилось — посетители начали расходиться по любовницам и сводным домам. Стало уютно. На полу, прямо вдоль батареи крутящихся табуреток, лежало расслабленное человеческое тело — культурно отдыхало. Я переступил его и подвалил к стойке.

— Шолом, — сказал я бармену. Тот искоса глянул:

— Свобода — наше знамя, дружок. Тебе налить?

— Обязательно, — сказал я. — Только что-нибудь помягче, а то я уже… сам видишь.

— «Жидкий воздух»? Со льдом или без?

— Все равно.

— Понятно, — он вздохнул. — У тебя ко мне дело?

— А то! Как же можно без дела?

Бармен снял с полки нарядный сифон и вбил кипящую струю в стакан.

— Я слушаю.

— Какие новости в городе?

— Ничего интересного, дружок, — сразу ответил он. — Начальник службы безопасности утопился в унитазе.

— О-о, ты был знаком с таким человеком!

— Боже упаси! Я случайно находился в кабине рядом. Забыл сказать, это было в общественном сортире.

Я сделал вид, что мне смешно. Друг моего детства любил пошутить, жаль только, чувства юмора не имел.

— Да ты остряк, — похвалил я его. — Или болтун. Если ты не болтун, ответь, почему твоего хозяина прозвали Балаболом?

— Глупый вопрос, — сказал он. — Его прозвали Балаболом, потому что было за что. Иначе он не был бы им, верно?

— Он уже пришел?

— Его сегодня не будет, Саша. Приболел… Вообще-то я болтун, — в глазах бармена мерцало веселье. Сам он не улыбался. Здешний бармен давно разучился улыбаться.

Я вежливо хмыкнул, помолчал, потом придвинулся ближе и начал осторожно трогать его многострадальные нервы:

— Ну и хрен с ним, мне он не нужен. Слушай, из чистого любопытства… Только не прячься сразу под стойку, ладно? Как ты думаешь, банк — чья работа?

Он поднял брови. Он внимательно осмотрел зал. Под стойку не полез, но это явно потребовало от него душевных усилий.

— Почему ты спрашиваешь именно у меня? — наконец подал он голос.

Я объяснил:

— Ты же торчишь тут целые сутки! Все разговоры слышишь, все новости первым узнаешь. Разве нет?

— А почему это ограбление тебя так волнует?

Я разозлился.

— Сказал же, любопытство одолело! Не хочешь отвечать — отлично, молчи в тряпку! Чтоб ты подавился этой грязной тряпкой!

— Тихо, тихо, — попросил меня бармен, зачем-то оглянувшись. Брови он все еще держал в поднятом состоянии. Глупейший у него был вид.

— Смех на палке! — продолжал я чуть тише. — Чего ты боишься? Я же не прошу тебя свидетельствовать в суде.

Он побарабанил пальцами по сифону.

— Я не боюсь, — сухо уведомил он меня. — Я просто не знаю. Я вообще мало знаю, я веду здоровый образ жизни. Могу только догадываться. Но и это, говорят, бывает вредно для здоровья.

Закончил мысль. Возложил руки на стертую тысячами локтей поверхность стола и спокойно посмотрел мне в глаза. Нестерпимо хотелось плюнуть в его лакированное личико, и он угадал мое желание, потому что раскрыл рот снова — прежде, чем это сделаю я:

— Думаю, там потрудилась банда сухомордых. Говорят, охрана перебита вся, кроме пары азиатов. Своих пожалели.

— Насреддины?.. — с сомнением сказал я. — Нет, не может быть. По-моему, узкоглазые задницы такое не потянут. Тут мудрость нужна, вроде твоей… — я подмигнул. Разговор уверенно двигался в тупик, возвращался в русло нормальной болтовни, тогда я решил в открытую. — И связи тут нужны, такие, к примеру, как у Балабола. Я, собственно, хочу вот о чем у тебя спросить, Иосиф. Балабол как-то связан с этим делом или нет? Странные, знаешь, слухи про него витают.

Бармен распрямился. Потом сгорбился.

— Балабол опасный человек, — только и шепнул мне в ответ. Отошел к холодильнику, бесцельно постоял, вернулся и еще прибавил. — Ты, Сашок, тоже. Извини, но твое чистое любопытство не имеет ко мне никакого отношения. Я просто бармен, так и передай.

— Дурак мнительный, — горько сказал я. — Кому передать?

— Я не знаю, кому. Я просто бармен.

— Эх, ты. Попортить бы тебе витрину за такие слова…

— Прости.

— Забыл, что мы с тобой в детстве вытворяли? Отловим, бывало, студенточку…

Он деликатно меня выслушал и спросил:

— Еще хочешь выпить?

— Дай газету посвежее, — угрюмо приказал я ему.

Он исполнил. Через шесть секунд мне стало противно, я скомкал газету и влепил бумажный шар в сияющий стеллаж.

— Тошнит, — сообщил подскочившему в испуге бармену. — Сплошные пауки. Тебя лично, Иосиф, они не беспокоят?

Он пожал плечами.

— Пауки? Это не по моей части. Крысы в подвале меня беспокоят гораздо больше.

— А если серьезно?

— Если серьезно, — с готовностью сказал он, — то все это в принципе несерьезно. Потому что неизвестно главное — существует ли в природе такая организация, как «Миссия». Сплетни определенно существуют, одна другой глупее.

Я возмутился:

— Неужели и здесь не можешь без тумана?

— Я могу налить «жидкого воздуха». Или желаешь горячей? — Иосиф посмотрел в упор. Я тяжко вздохнул.

— Говорят, пауки заманивают человека в какие-то хитрые ловушки, связывают, а потом сосут из него жизненные силы, — подкинул я тему. — Потому их так и назвали. А сами они вроде бы живут вечно.

Он неожиданно хихикнул.

— Вот публика, — сказал неизвестно о ком. — Пяток болтунов напишет, остальные учат наизусть… Ладно, если серьезно, то изволь. Я, дружок, знаю наверняка только одно: пауки, если они действительно есть, это плохо. Хуже, чем демократические газеты. Даже хуже, чем «Бутса» и моя барменская стойка. С момента, когда Большой Мор кончился и оставшиеся в живых придурки добились наконец в нашей стране свободы и процветания, это второе по-настоящему страшное событие. И сосут они не кровь, не твои жалкие силенки, а мозг. Пообщаешься с ними разок — и все, стал кретином. А кретин — это уже самое дно, естественно.

— Откуда они могли взяться? — спросил я. Без всякого интереса. Бармен кивнул, соглашаясь с вопросом.

— Вон, изучай прессу, — он наступил туфлей на бумажный ком и сладострастно хрустнул. — Сам я полагаю, что это мутация. В нашей-то помойной яме… Ты читал в детстве фантастику или только студенток со мной мял?