Старая Земля - Кайм Ник

+Я умираю, Эльдрад.+

+Я знаю. Как и все мы сегодня. Я тороплюсь изо всех сил, но путь еще не ясен.+

+Помехи?+

+В них — будущее, которого людям не суждено узреть. Из–за этих отклонений всё под угрозой. Я планирую устранить их.+

+Всех?+ в мыслях Латсариала прозвучало недоверие.

+Тех, кто занимает высокое положение. И их повелителей. Я буду преследовать их.+

+Ты ведь знаешь, что я уже не в силах тебе помочь. И Ультве тоже. Ты остался в одиночестве, Эльдрад.+

Ясновидец подумал о ларце и спрятанных в нем восьми осколках.

+Я буду не один, Латсариал. Я точно знаю, кого призвать.+

Эльдрад Ультран отпустил камень провидца, и мысли Латсариала исчезли из его мозга. Затем он запустил руку в складки одеяния и достал стержень из призрачной кости, красиво изогнутый и украшенный тремя рубиново–красными камнями. Линии, прорезанные в перламутрово–белой кости, образовывали замкнутую систему и пересекались с начертанными вокруг основания рунами.

Эльдрад забормотал заклинание и увидел, как ожили и загорелись камни. Затем он начертил в воздухе знак, светившийся, словно коронный разряд, а потом воткнул кость в землю и отступил назад.

Сначала появилось завихрение, не больше его пальца, и оно находилось внутри изгиба кости, пока не выросло до размера сжатого кулака, потом стало величиной с череп, затем превратилось в купол и, наконец, в шар, в котором бушевали свет и тьма.

Эльдрад ощутил ветер, вырвавшийся из портала, и услышал колдовскую песнь.

За его спиной полыхал город. Вместе с ним горели и другие города. Внизу, в долине, зажглось больше дюжины зловещих, мерцающих пожаров. Он не мог спасти этот мир, но зато мог позаботиться о другой планете и таким образом спасти человечество.

Он шагнул в портал, и вместе с ним исчезли и шар, и все следы его присутствия. 

Совершенно нагой, он лежал в бьющемся сердце своего мира. Окруженный пламенем, едва очнувшийся от утробной дремы, он должен был умереть. Дым из открытых фумарол[1] окутывал его медленно пробуждающееся тело, скользил по блестящей, словно полированный оникс, коже. Он поднялся из лавовой колыбели так легко, словно из бассейна с холодной водой. На коже не виднелось ни шрамов, ни ожогов. Несмотря на колоссальный жар, он был полностью обновлен и невредим. Воздух, дрожащий от жара, насыщенный вулканическим пеплом, не годился для дыхания. И все же он дышал. Жил.

Хотя он вышел из колыбели полностью зрелым и невредимым, поначалу он шагал с трудом, как будто заново учился ходить. Он посмотрел на свои руки, огрубевшие от физического труда. Намного крупнее, чем у обычного смертного, они явно принадлежали великану, очень долго проспавшему, как в волшебных сказках древности. И он знал, что где–то здесь, точно в сказках, живут драконы…

Примитивные ступени, больше похожие на нагромождение каменных плит, вывели его из лавовой кальдеры вниз на вулканическое плато, где, развернутый наподобие одеяла, лежал плащ из шкур змиев. Гигант не знал, как плащ оказался здесь, но не сомневался, что он предназначен ему. Поэтому он вышел на плато, дошел до накидки и поднял ее, а затем набросил на смуглые плечи. Его глаза сверкнули в тени капюшона, оценивая гору.

На плато стоял огромный утес, зазубренный и грозный, с вершиной, скрывающейся за облаками серного дыма. Прожилки обсидиана сбегали вниз по его склонам, словно притоки невероятной реки. У подножия утеса они расходились по плато, и каменная поверхность напоминала здесь древнюю карту. Гигант провел пальцем по одной из линий, будто простым прикосновением мог прочитать ее историю. Плато отозвалось в руке вибрацией низкого гула, напоминающего о землетрясениях и древних зверях.

Хищники тоже были гигантами. Они тоже спали, но, вероятно, никогда не просыпались. Он ощутил их враждебное равнодушие к нему, угрозу, слишком незначительную, чтобы обращать на нее внимание. Это воспоминание повлекло за собой другое, которое заставило гиганта потянуться рукой к обломку камня, торчащему в его груди. Он почти забыл о нем, словно о незаметной занозе, только теперь вызвавшей раздражение на коже. Его пальцы едва успели прикоснуться к неровным краям камня, как вдруг раздался голос:

— Ты провел здесь несколько дней, Вулкан.

Гигант резко повернулся, глаза угрожающе сверкнули дьявольским огнем.

— Эта впадина, пусть громадная, была твоей могилой и твоей кузницей, — произнес иссохший старик.

Он сидел на корточках на верхушке скалы посреди моря лавы, окружающего плато. Его скрывали дым и потоки горячего воздуха, поднимающиеся от раскаленного камня, но он сидел там, глядя на собеседника. Он был реальным.

Губы великана шевельнулись:

— Я… — Процесс формирования слов тоже поначалу показался незнакомым, разговаривать тоже пришлось учиться заново. — Я Вулкан.

Это откровение сопровождал новый выброс пепла, едкого и колючего.

Но слова прозвучали как утверждение, а не вопрос.

Старик неторопливо кивнул. Он оперся на тонкий корявый посох, как нельзя лучше соответствующий своему хозяину, — закутанному в одеяния местного племени, сухощавому и босоногому, со смуглой, почти как у гиганта, кожей. На лице темнели отметины, начертанные сажей, и Вулкан знал, что это ритуальные знаки, но не мог вспомнить, что они означают. Старик прищурил глаза — миндалевидные, переливающиеся яркой голубизной. Во взгляде светилась энергия, удивительная при таком хрупком теле.

— Кто ты? — подозрительно спросил Вулкан.

— Я Смертельный Огонь, — ответил старик и отвесил неглубокий, но исполненный почтения поклон. — Здравствуй, Владыка Змиев.

— Смертельный Огонь — это гора, — возразил Вулкан, обводя жестом окрестности.

Старик снова кивнул:

— Да, я и есть гора, а гора — это я.

— То есть ты это так понимаешь?

— Будем считать, что да. Это намного проще, чем все иные объяснения.

— Откуда тебе известно мое имя?

— Я узнал это точно так же, как и то, что ты провел здесь несколько дней, Вулкан. Это самая глубокая кузница. Ты называешь ее Утробой, это место известно тебе и горе, его хранящей. Возможно, со временем о ней узнают отцы других, но пока — только ты.

Он снисходительно улыбнулся. Вулкан нахмурился:

— Не понимаю.

Его пальцы отодвинулись от горчащего в груди осколка.

Старик слегка повернулся и указал на камень посохом.

— Осколок осколка осколка, — таинственно произнес он. — Он ранил тебя. Убил тебя. На время.

— Значит, я мертв? — спросил гигант, отдернув руку, словно прикосновение к осколку снова могло призвать смерть. — И это преисподняя?

— Да, место действительно суровое, верно? — Старик улыбнулся. — Но нет. Совсем не так. Ты возродился, Вулкан. — Он показал на колыбель, откуда поднялся гигант. Она покоилась на вершине скалы, торчавшей из моря лавы и соединенной с плато каменными ступенями. Лава кипела и пузырилась, застывая тягучими потеками на поверхности темной скалы. — Я наблюдал, как ты входил в огонь, а затем появлялся из него. Ты возрождался, доходил до плато и возвращался. Никогда прежде ты не добирался до утеса и не поднимал свою старую мантию. Только молот.

Вулкан опустил взгляд на накидку из кожи змиев и запахнул ее плотнее.

— Какой молот? — спросил он.

Но его взор уже перешел со старика на узкую каменную тропу, ведущую с плато к сводчатому проходу и пещере, где отраженным огнем поблескивал металл.

Наковальня.

На ней лежала подсечка, инструмент кузнеца.

На шее Вулкана на цепочке висел талисман. Металл был прохладным, хотя еще недавно находился в лаве.

— Это я?..

— Выковал? Да, ты. Ты работал над ним несколько часов, хотя и не сознавал, что вкладываешь в свой труд.

Гигант снова посмотрел на старика:

— Я ничего такого не помню.

— Но ты помнишь все остальное, не так ли, Вулкан?