Алексей Левицкий - Пароль: «Вечность»

— Трибунал это был, а не суд. А для тебя и расстрела мало. Сколько жизней у тебя на совести, наемник?

— Не знаю, — честно сказал я. — Я же военный летчик. Пилот, такая у меня работа.

— Пилотнаемник, какая разница? Убивал ты за деньги.

— Все, кого я убил, были солдатами или бандитами. Вооруженные бандформирования, слышали о таких? Если б не я их — они бы меня.

— Да лучше б тебя духи сбили из «стингеров» своих, не тратили бы мы сейчас время. Надо было вас всех прямо там, на Майдане, к стенке поставить, а не везти сюда.

Генерал повернулся к седому:

— Как времена изменились! Раньше наемники эти… ну чистые бандиты, зря, что ль, их душьем прозвали? А теперь вон самолеты у них!

Я криво улыбнулся.

— А ты скольких на смерть отправил? Сколько солдат из-за тебя домой не вернулись из горячих точек к мамкам своим? Взвод, два? Батальон?

Все-таки это был генерал, а не лейтенант какой-нибудь желторотый — он не полез вокруг стола двинуть мне по морде, даже не выругался, лишь бросил презрительный взгляд.

А седой посмотрел на экран лэптопа и сказал:

— Егор… Редкое имя сейчас. Кто тебя так назвал?

Я пожал плечами:

— В детдоме.

— А фамилия еще интереснее — Разин. О детстве совсем мало сведений… Может, расскажешь нам?

— Не было у меня детства. Детдом, и все дела. Потом летно-военное училище…

— Которое ты не окончил. Так, из характеристики: малоэмоционален, замкнут, неразговорчив, предпочитает роль стороннего наблюдателя, нет друзей… Короче, общительным болтуном тебя не назовешь, а, Разин? Интровертный тип, вот как это в психологии называется. Самодостаточен, себе на уме. До выпуска не дотянул полтора месяца и вместо красного диплома получил два года условно за драку… — седой опять кинул взгляд на экран, — с нанесением тяжких телесных повреждений. Двоим.

— Эти уроды девчонку в машину тянули. Ночью. Школьницу. Платье на ней было порвано, и кричала она. А я в училище шел из увольнительной…

— И один из уродов оказался сыном вице-губернатора края, — продолжал седой. — В результате девушка так и не подала заявления о попытке изнасилования, тебя же выгнали из училища, после чего про Егора Разина долго не было слышно. Почему?

— Да завербовали его! — Генералу явно надоели все эти разговоры. — Наемники ведь как шлюхи со своими сутенерами, которые на них деньги имеют. Завербовали, в лагере каком-нибудь в горах отсиживался, потому и сведений нет. А, Разин? Что, не так было?

Я покачал головой:

— Это ты сутенер, солдат своих под пули ко всяким моджахедам посылаешь. А я сам места выбирал, куда лететь и за кого воевать.

— Солдат Родина посылает! Они за страну свою воюют! А ты… ты за бабки сраные!

— Родина или правительство? А гибнут они за страну или за хозяев страны?

Я мог говорить что думаю, терять мне было нечего — больше одного раза не расстреляют. Вот только зачем этот разговор, к чему тут штатский хрыч, расспросы о детстве, лэптоп на столе? Хотели бы завалить — вывели бы из КПЗ в тюремный дворик, окруженный глухими высокими стенами, да пулю в затылок.

Седой произнес:

— А ты вроде равнодушен к своей судьбе, Разин. Неужели такой смелый? Или такой глупый? Мы ведь не пугаем — тебя и вправду расстрел ждет.

— Не очень я смелый, — сказал я. — Хотя глупый, иначе не сидел бы здесь. Но тут в другом дело: просто все к этому шло.

Он посмотрел на меня с интересом:

— Что именно?

— Судьба моя к этому катилась. К ракете, летящей прямиком в кабину, или вот к такому… Я свыкся уже, что так все закончится. Ну или примерно так.

Седой потер печаткой на пальце подбородок.

— Неужели? Ты же деньги зарабатывал. Зачем тогда?

— Летать люблю. Хотел на острове в Карибском море поселиться и частный аэродром открыть. Был там когда-то… Хорошие места.

— И много заработал? — хмыкнул генерал.

— Туристов возить, — закончил я, проигнорировав его.

— Ясно. — Седой глядел мне прямо в глаза. — А перед тем как в Киев попасть, что ощущал?

— Что это последнее мое дело… Последнее место, куда я попаду. Уже не выберусь оттуда.

— И все же полетел?… Фаталист. Хотя из Киева таки выбрался. Тебе, впрочем, от этого не легче. — Седой перевел взгляд на лэптоп. — Продолжаем. Что нам тут база данных говорит?… Второе место в училище по боксу, мастер спорта. Так… Тургай, операция на Медео, Свободная Молдавия… Надо же — и в Крыму был, Бахчисарай бомбил. Теперь вот украинский конфликт…

Он закрыл лэптоп и вопросительно посмотрел на генерала.

— Да ладно, делайте что хотите! — как-то совсем не по-военному, почти что с детской обидой бросил тот. — Мне Илья Андреич наказ дал… Хотя я бы убийцу этого кровавого, будь моя воля, собственноручно… — Он сжал кулак, взмахнул им и отвернулся.

Седой кивнул. Блеснув золотой печаткой, снова потер подбородок, достал мобильник-раскладушку и свел брови над переносицей, что-то прикидывая. Я сидел неподвижно, борясь с желанием развернуться на стуле и почесать скулу об угол спинки.

Седой раскрыл мобильник и в упор посмотрел на меня.

Было в этом человеке что-то магнетическое. Взгляд холодный, властный, гипнотизирующий даже. Вроде бы какой-то штатский стручок, но явно чувствовалось, что из этих двоих главный он и судьба моя зависит сейчас не от генерала.

Я внутренне подобрался. Зуд в скуле мгновенно прошел, и между лопаток пробежала волна озноба. Что-то должно произойти! Подобные предчувствия не раз спасали мне жизнь — я вовремя уходил на вираж или сбрасывал скорость, давил на кнопку, пуская ракету. Вот только не помогли они мне спасти ни Барцева, ни Опанаса, ни Серегу Шмакина… никого, кроме себя.

— Еще можешь выжить, Разин, — произнес седой, в такт словам постукивая по крышке лэптопа указательным пальцем. — Мне нужен человек для эксперимента. Опасного. Шансы где-то тридцать на семьдесят, что жив и цел останешься. Если согласишься и если выживешь — тебя отпустят. Если откажешься — в расход. Выбирай. У тебя две минуты.

Он ждал, не опуская мобильный. Я открыл рот. Закрыл. Опять собрался задать вопрос — и промолчал. Как оно все неожиданно повернулось! Надо было спросить, что за эксперимент, как долго он продлится и где гарантии, что, если выживу, меня отпустят, а не поставят к стенке… но я и так знал ответы. Вернее, знал, что их не будет. Я пойму, что за эксперимент, только когда он начнется. А про гарантии седой ответит, что их нет. Только его слово… слово человека, даже имени которого я не знаю.

— Почему я? У вас мало «мяса» по тюрьмам и колониям?… — Я замолчал, вспомнив, как вчера тюремный врач налысо обрил мне голову. Потом конвой притащил в камеру какую-то аппаратуру, пришел узколицый молодой парень в белом халате, явно не из местного персонала. Под халатом костюм, на ногах дорогие туфли, пахло от него хорошим одеколоном. Он нацепил какие-то датчики мне на голову и снял показания. Потом долго хмурился, рассматривая бумажную ленту с закорючками, выползшую из прибора, после чего побежал звонить куда-то.