Александр Афанасьев - У кладезя бездны

Директор, формально выше по должности, чем просто прикомандированный офицер, не знал как себя вести с этим наглецом, которому едва тридцать исполнилось. Парень был силен как бык и он осознавал свою силу — не политическую, а чисто физическую силу. Физически сильные люди становятся либо добрыми, либо наоборот жесткими и наглыми, так вот капитан фрегата Кантарелла относился ко второй категории. Полное отсутствие чинопочитания, взгляд с наглинкой… он и не скрывал особо для чего приехал. Примазаться к успешно проведенной операции и продвинуться за счет этого по службе.

— Ваш человек опережает график… — сказал директор, сам не зная, что еще сказать.

Капитан фрегата — почти предельная должность в талии для морского спецназа — лениво открыл один глаз.

— Он отстает. Он должен был идти весь день.

— Это невозможно. При такой то погоде.

— Это возможно. Если вы не можете этого — то мои люди могут и не такое. Думаю, за Паломника нет нужды беспокоиться. Все отлично…

Человек, проходящий в материалах операции «Львиная грива» как Паломник — поднялся примерно в восемнадцать часов по местному времени, когда солнце — уже клонилось к закату, и не было так жарко. Солнце и в самом деле — падало в горы, громоздящиеся далеко — далеко на западе, цвет земли под ногами из светло-желтого стал темно-коричневым — так удивительны здесь были закаты. По дороге, которая была примерно в полукилометре от того места, где он встал на дневку — шумно шли машины, трещали туки — трехколесные мотороллеры и мини-грузовички Пьяджо, линию по производству которых когда то передали из Италии сюда. Все было как всегда.

Человек посмотрел на небо, синее — но уже не выцветшее, а темнеющее, сделал рукой странный знак. Потом, покрикивая, начал собирать своих коз.

Козы пришли быстро — они не убегали от человека, потому что у человека была вода, а сами козы — воду добыть нее могли. Тяжело дыша, на ноги поднимались мулы, тянулись к человеческой руке шершавыми носами. Человек споил мулам и козам остатки воды, сам сделал те же три глотка. Мулам еще он скормил по небольшому комку каменистой соли — человек заботился о животных и мог ожидать того, что в пункт назначения они придут живыми и в товарном виде, и их удастся хорошо продать. Паломник бы опытным и предусмотрительным…

Построив свой маленький караван в походную колонну, человек продолжил свой путь на запад. Ему нужно было идти всю ночь…

За час до рассвета — человек подошел к абиссинской границе. Первый этап операции «Львиная грива» вот-вот должен был завершиться…

Пограничный переход в районе абиссинского города Доло Одо был сам по себе достоин подробного описания. В этом районе было два абиссинских города — Доло Одо и Мандерра, дорога между ними шла почти параллельно границе, у самого подножья горных хребтов — а потом резко уходила вглубь Абиссинии. Оба эти города стояли у самой границы — если Мандерра стояла примерно в километре, то Доло Одо на самой границе, граница между Сомали и Абиссинией проходила как раз по границе города и жители города Доло Одо каждый день по утрам переходили границу торговать на рынок на сомалийской стороне, а вечером — возвращались обратно.

От самой границы, на несколько километров — протянулся лагерь беженцев, плавно переходящий в рынок, снабжаемый с территории Абиссинии. Лагерь не успокаивался ни днем ни ночью, когда ты ночью подходил к нему по дороге, то слышал лай собак, тощих, с выпирающими костями злобных, охраняющих скудные пожитки и питающихся чем попало, рокот дизелей большегрузов, устраивающихся на стоянке чтобы утром перейти границу, иногда и выстрелы. Ночью в пустыне становилось холодно, в этих местах перепады температуры от дня к ночи очень резкие — и поэтому в разных местах лагеря горели костры, разожженные в порожних двухсот литровых бочках из-под солярки, пустых, конечно. Зимой около них грелись, летом — готовили, они горели день и ночь, потому что разжигать — было нечем. Запах был просто омерзительный — здесь только ночью жило пятьдесят-семьдесят тысяч человек, а днем — с учетом торговцев, водителей и оптовиков — накапливалось до четверти миллиона. Однажды, стоящим с той стороны границы немцам надоело дышать удушливым смрадом, они пригнали экскаваторы и выкопали несколько длинных и глубоких ям, в которые можно было оправляться, накрыли их досками с дырами. Ямы давно были переполнены, выкопать новые негры так и не смогли. Мухи, смрад, приторный запах хлорки, которой здесь щедро пользовались люди из гуманитарных организаций сливались в просто омерзительный, выворачивающий наизнанку запах, к которому можно было только привыкнуть…

Паломник подошел со своими животными к самому краю лагеря, посветил фонариком. Место было… чтобы простоять до рассвета, когда откроют границу… до рассвета времени оставалось час, до того как откроют границу — два и еще полчаса пограничники будут работать только в одном направлении, пропуская из Абиссинии в Сомали. После чего — пройдет и он…

У Паломника не было собаки, чтобы охранять коз, поэтому он достал несколько длинных отрезков веревки и привязал своих коз к телегам, на которых мулы везли товары на продажу. Козы недовольно мекали, но не пытались вырваться, доверяя человеку. Привязав коз — в лагере беженцев их, несомненно, украли бы — Паломник начал обходить свой маленький караван по кругу, не смыкая глаз и дожидаясь рассвета.

Рассвет наступил скоро…

Он приходил с востока, со стороны океана, и поднимающееся из пучины солнце сначала осветило кроваво-красным горизонт — это выглядело как нанесенная мечом рана, было очень красиво. Потом — поднимающееся солнце высветило горы вдали, за западе, они были как и земля — кроваво красными в этом свете, будто состояли из глины, а не из горной породы. Потом — ослепительно белый шар показался над линией горизонта — и его лучи высветили то вавилонское столпотворение, в которое давным-давно превратился город Доло Одо и его окрестности. Словно приветствуя солнце, в лагере взревел осел — и лагерь начал просыпаться…

Перед тем, кто пришел сюда, возникала дилемма: где продать свой товар, перед границей или после нее. Перед границей — покупателей меньше, к тому же за товар тебе дадут лиры, а если попросить абиссинские быры или рейхсмарки, не говоря уж о самой надежной валюте Африки — золотые крюгеррэнды Бурской конфедерации[3] — то с тобой расплатятся по самому невыгодному курсу. Если ты хочешь продать товар на той стороне в одной из лавок или на той части рынка, что располагается на абиссинской стороне — тебе придется длительное время ждать очереди на проход, а потом договариваться с таможенниками сразу двух государств. И естественно — платить дань. Взятками это не называлось, если вы посещали любое правительственное учреждение в странах Африки — там вы могли видеть плакат на стене, на котором армейский сапог давил змею с деньгами в зубах, а над ним было написано «искореним ядовитую гадину коррупции». Но коррупция была, эти плакаты скорее подтверждали то, что и здесь, в этом правительственном учреждении — тоже можно договориться. В арабских странах северной Африки, таких как Марокко, это называлось «бакшищ», а во всех остальных — подарок. Хитрые как лисы африканцы и на границе делали бизнес: бизнес тех, кто скупал по дешевке товар с сомалийской стороны границы или тех, кто приходил торговать со стороны абиссинской заключался в том, что на пограничном посту мог стоять его соплеменник или родственник, и если с других он брал деньги — то с этого человека он деньги не брал, расходились по-семейному. Не любившие коррупцию немцы, заправлявшие в Абиссинии почти в открытую, часто меняли подразделения солдат на границе и вместе с ними — кочевали племена: как только кто-то из соплеменников вставал на границе — несколько десятков мужчин из этого племени бросали работу, ремесло и шли торговать. Воистину — Африку можно было завоевать, но нельзя было покорить: Африка всегда оставалась Африкой.