Руслан Галеев - Черепаховый суп

жена и двое дочерей – жила в одном из кройцбергских домишек на левом берегу.

Каждое утро Жак садился на старый, купленный по случаю, трофейный мотоцикл «ДКВ» и мчался в соседний городок Вально. Там он оставлял чудо инженерной мысли во дворе у приятеля и пересаживался в вахтенный «фердинанд». Автобус отвозил горнорабочих к Вальновским угольным разработкам, рядом с которыми в первые же годы войны была построена паромная переправа. Военные автокараваны доставляли с Большого кольца солдат, боеприпасы, медикаменты и военную технику, а Жак переправлял все это на левый берег. Там он забирал госпитальные машины с ранеными и порожние грузовики и вез их на правый берег. И так – с пяти утра до девяти вечера все 365 дней первого года войны.

За это время линия фронта трижды приближалась к Вально и Кройцбергу и трижды отбрасывалась назад. Причина понятна – максимальное сближение берегов, облегчающее переправу, и близость Большого кольца. Но лишь однажды крестоносцам удалось захватить этот район. Всего на три дня. К Вально и Кройцбергу прорвалась легендарная по жестокости и бесчеловечности «Verfault Stoff». Все произошло стремительно, никто из жителей не успел выехать. А доблестные рыцари «Verfault Stoff», помимо непосредственной задачи удержания стратегически важного плацдарма, занялись «прославившим» их крещением. Огнем, мечом и водой. Улицы Вально и Кройцберга почернели от крови. Дома превратились в семейные склепы. А молодых, способных рожать женщин и девчонок загнали на паром, вывезли на середину реки и утопили. Их просто приковали к огромному пароходному колесу и сбросили его в воду. Смерть вообще не склонна к усложнениям.

Второй год войны был единственным годом в жизни Жака, когда он не работал на пароме. Он ушел на фронт. Сначала с какой-то трупперской бригадой. Потом его перевели в диверсионный корпус генерала Омана. И среди крестоносцев поползла легенда о свирепом Жаке.

Жака не посылали за «языками» – он всегда проваливал такие задания. Его отправляли только туда, где никто не должен был выжить.

Под конец второго года войны он демобилизовался с тяжелой контузией. Вернулся к реке и снова устроился паромщиком. Но из Вально перевелся в Кройцберг. Так и водит с тех пор свой паром от берега к берегу, изо дня в день. А река в этом месте очень глубокая. Колесо так и не нашли...

Кройцберг – один из самых красивых городов на планетарном диске. Я много где побывал и могу утверждать это со всей ответственностью. После войны жители сами отстраивали его заново, и на фундаментах вчерашних пепелищ выросли аккуратные двух-трехэтажные дома. Те самые, что я разглядывал с парома.

Вально, который отстраивало государство силами еще не расформированной армии, отличается от Кройцберга, как собор Гауди от военной казармы. Однотипные пятиэтажки силикатного кирпича, прямые улицы и промышленные кварталы. Вально превратился в индустриальный городок, ныне он превосходит Кройцберг по площади и по количеству населения. Но остается настоящей дырой, лишь немногим менее безрадостной, чем Самерсен. Мне пришлось побывать в Вально дважды с перерывом чуть меньше чем в десять лет. Так вот, за эти 10 лет ничего не изменилось, разве что обветшало. Приехать из Кройцберга в Вально – все равно что из Западного Берлина в Восточный тогда, когда столицу крестоносцев разделяла уродливая стена, на обломках которой позже весело отожгли парни из «Pink Floyd».

В общем, я стараюсь избегать таких мест, как Вально. Вот и теперь, хотя путь через индустриальный ад короче километров на сорок-пятьдесят, я предпочитаю трассу «1969». Она делает значительный крюк к югу и кое-где не очень удобна для проезда. К тому же ее не ремонтировали последние лет этак десять, так что особенно на ней не разгонишься. Но все это ерунда по сравнению с тоской, которую сулит более короткая дорога.

Теперь время меня не поджимает: я успел на последний дневной паром, принимающий пассажиров. Следующие несколько часов Жаку придется переправлять исключительно муниципальный грузовой транспорт, курсирующий от Вально-Кройцбергской грузовой железнодорожной станции до Большого кольца и обратно.

Я задержался на Кройцбергской пристани, чтоб купить сигарет. А когда возвращался к ЗИСу, едва слышно прогремел гром. Я покинул узкое кольцо стабильного климата Самерсена, а здесь, на окраине планетарного диска, погода меняется стремительно, хотя лето и считается более спокойным временем года.

– Не желаете приобрести зонтик? – проговорил, появляясь, как обычно, из ниоткуда, Зонтичный Человек.

Вообще-то у него есть имя и фамилия, кроме того, он носит форму с шевронами береговой службы Речфлота. Но все мои знакомые, в том числе и Жак, иначе как Зонтичным Человеком его не называют.

Он работает на речном вокзале то ли смотрителем, то ли кем-то еще в этом роде. Но основной его заработок – выручка от продажи подержанных зонтов.

Люди постоянно забывают какие-то вещи на вокзале, их исправно сдают в бюро находок, где хранят какое-то обозначенное в инструкциях время. За относительно дорогими вещами возвращаются, но за чем-то вроде тех же зонтов – крайне редко. Почти никогда.

По истечении положенного срока работники речного вокзала делят невостребованные вещи между собой. Зонтичный Человек, как нетрудно догадаться, забирает зонты. И продает по дешевке приезжим. Это приносит ему пусть небольшой, но вполне ощутимый доход. Позволяющий, в частности, не расходовать деньги из семейного бюджета на ежевечернюю кружку пива после работы. Иногда это дорогого стоит.

– Сколько? – спросил я.

– Для постоянных покупателей скидка, – улыбнулся Зонтичный Человек, – даже если они пропадают годами. Поэтому всего десять зеленых.

– Ты когда-нибудь прогоришь с такими ценами.

– Ни в коем случае. – Зонтичный Человек смешно покачал головой и со всей серьезностью заверил меня: – Я внимательно слежу за тенденциями рынка и ростом инфляции.

– Вот оно как, – киваю я с не менее серьезным видом и выбираю темно-зеленый зонт-автомат.

В багажнике моего ЗИСа уже хранится один, купленный у Зонтичного Человека, еще несколько я где-то потерял. Зонты, ключи и зажигалки пропадают у меня с подозрительной регулярностью.

Никогда не был скупердяем, но и особенно щедрым назвать себя не могу. Даже в дни студенческих пьянок, горланя осипшим голосом стандартные слоганы типа «деньги – пыль», я на самом деле так не считал. Нет, деньги не пыль, они элемент бытия, кусок большого пазла, без которого нет законченной картинки. Но если придавать им слишком большое значение, можно превратить свою жизнь в каторгу. Мне приходилось встречать людей, полностью отдающихся зарабатыванию денег и вполне преуспевших на этом поприще. Я даже не могу сказать, плохо это или хорошо, просто это не мое. Я глубоко убежден, что жизнь и жизнь ради заработка денег – далеко не одно и то же, но это мое субъективное мнение, я никому его не навязываю. Мне нравится просто жизнь.