Павел Нечаев - Свобода от, свобода для

Наутро обнаружилось, что яхта тонет. Шторм не прошел даром, он что-то повредил, и яхта медленно, но верно наполнялась водой. Я пытался обнаружить течь, но безрезультатно, текло где-то за обшивкой, а где — непонятно. Вода прибывала быстрее, чем я вычерпывал, и скоро стало ясно, что она утонет. Я собрал остатки еды в полиэтиленовый мешок, взял бутылку с водой, и надел спасательный жилет. Потом отстегнул контейнер с плотом, и бросил его за борт. Контейнер тут же ушел под воду, через несколько секунд на поверхность вынырнул раскрывшийся под водой оранжевый плот, такая надувная платформа из плотного непромокаемого брезента, с чем-то вроде палатки наверху. Он закачался на волнах у борта яхты. Я уже было собирался перелезть на него, как вспомнил, и полез внутрь яхты. Воды там уже было по колено. Я прошел к ящику, где лежал пистолет, достал его, и сунул за пояс, затем, секунду поколебавшись, открыл соседний ящик, и достал флаг. Эран, наверное, думал, что увидев все, что осталось от Республики, я возрыдаю и тут же застрелюсь, но его расчет не оправдался. Я не был фетишистом, и к любым символам был равнодушен. Но флаг этот напоминал мне о друзьях, о тех, за чью смерть я таки не отомстил. Я взял сверток с флагом, и вышел назад на корму. Подтянув за конец плот, я бросил внутрь бутылку с водой, и сверток с флаго, затем перелез через борт, и плюхнулся в воду. Два гребка, и я у плота. Ослабевшие руки отказывались подчиняться, и на плот я залез только с третьей попытки. Яхта затонула через полчаса, к тому времени плот уже отнесло от нее.

Оказалось, что на плоту был запас воды и продовольствия на четырех человек, шесть литров воды, и сухпаек. И, хвала Вишневецкому, вода оказалась свежая. Появилась надежда прожить еще немного.

Я растягивал оставшуюся воду и еду как мог. Прошло еще три дня, и еще три дня. Я лежал на плоту, головой к выходу, и смотрел на небо. Сил двигаться не было, я просто лежал, и смотрел. Начались галлюцинации: прилетел шаман, и усевшись на конек крыши «палатки», болтая ногами, заговорил:

— Что, Коцюба, — голосом Эрана проквакал шаман, — довели тебя старые методы? Ай-яй-яй, не оправдал ты моих надежд, — я махнул на него рукой, и он растворился в воздухе, а на его место тут же спланировал Вайнштейн.

— На флаг и герб равняйсь! — прокричал он, и лицо его скривилось, он заплакал.

Я стал забываться, с кем-то спорил, ругался, и уже не в состоянии был отличить сон от яви. Так прошло еще несколько дней, не знаю, в какой-то момент я перестал их считать. Кончилась вода, и остатками сознания я понял, что — все, скоро моя история кончится. Сбывался сон, что приснился мне в день Песца: скоро я умру, умру в одиночестве. Я уже давно на плоту, и знаю, что никто не придет мне на помощь, никто не пришлет за мной спасательный вертолет. Нет больше никаких вертолетов, потому что никого, кроме меня в мире не осталось.

Когда сквозь плеск волн ветер донес до меня еле различимый звук мотора, я принял его за галлюцинацию. Впрочем, терять было нечего, с трудом дотянувшись до кармана «палатки», я достал ракету, и, отставив ее в сторону, дернул за шнурок. С шипением ракета унеслась в небо, а я опять растянулся на плоту. Зачем-то я взял сверток с флагом, и прижал его к груди. Шум приближался, вскоре над плотом, заслонив солнце, навис борт корабля. С плота он казался неимоверно высоким, избитый волнами, покрытый серой краской, весь в потеках ржавчины, он доставал до облаков. Раздалась пронзительная трель звонка, какие-то голоса, затем с борта, точно ангел, спустился человек. Он покачался на тросе, примериваясь, зацепил плот ногой, подтянул, и встал на него, так, что моя голова оказалась точно между его ботинок. Лица его я не разглядел оно терялось в ореоле света. Повернув голову вверх, он что-то крикнул, оттуда прилетела веревка. Он приподнял меня, попытался вырвать у меня из рук сверток но я напряг все силы, и не отдал, тогда он продел у меня подмышками веревку, завязал узел, и махнул рукой. Веревка натянулась, меня стали медленно подымать, плот становился все меньше. Меня подняли, и множество рук осторожно подхватили меня, и уложили на палубу. Я лежал на палубе, и чувствовал спиной, как где-то внизу ворочается, дышит мощная машина. Надо мной, склонившись, стояли моряки, они оживленно о чем-то переговаривались на непонятном языке, часто повторяя слово 'лавай'.

Один из них потянул у меня сверток из рук, и на этот раз я его не удержал. Они развернули его, я увидел, как надо мной закачалось полотнище флага. Тон голосов изменился, похоже, флаг удивил моряков. Потом голос, в котором звучали командные интонации, что-то отрывист приказал, и моряки расступились. Надо мной склонился человек, оттянул мне веко, пощупал пульс на шее. Через несколько мгновений я почувствовал укол в левой руке, и человек, что осматривал меня, сунул одному из моряков в руку пакет с физраствором. Меня не собирались убивать, наоборот, поставили капельницу. Принесли носилки, и переложили меня на них, понесли. Один из моряков одобряюще похлопал меня по плечу, и что-то сказал. Я удивился такому неожиданному дружелюбию. Корабль оказался военным, мимо проплыла зенитка-автомат с задранным к небу стволом. Перед тем, как меня внесли внутрь, мой взгляд упал на мачту. Увиденное заставило меня засмеяться, ворочаясь на носилках, каркающим тихим смехом. Высоко в небе, над вращающейся решеткой радара, на мачте развевался флаг.

Флаг на мачте был точь-в-точь таким, как тот, что моряки только что забрали у меня. И это означало, что моя история не окончена, я еще вернусь.