Анна Гаврилова - Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

– Княже, дозволь! – сказал дружинник и едва не упал, пытаясь поклониться владыке.

– Не позволю! – твёрдо заявил тот.

– У меня не меньше причин желать этого поединка, чем у него, – настаивал Розмич.

Олег заскрежетал зубами и вместо препирательств велел позвать Мизгиря.

Грузный волхв смотрел на раненого пристально. Розмичу показалось – всё тело насквозь видит, даже кости. Особенно внимательно Мизгирь изучал глаза.

– Ну, что скажешь, волхв? – поторопил Олег. – Можно ему драться?

Седовласый покачал головой, ответил:

– Слишком истощён и одурманен немного. Видать, не только голодом морили, но и травили в дороге. Ну а про руку и вовсе молчу.

– А вылечить можешь?

– Так, чтобы за миг? Нет… Боюсь, такое даже богам не по силам.

– Всё слышал? – вопросил Олег строго. – Не боец ты сейчас. Другой на поединок пойдёт! А Полат-то каков…

– Княже! – перебил Розмич. – Я справлюсь. Не железом, так злостью убью! Дозволь!

Вокруг забурчали, заспорили. Но поддержки Розмичу не выказывал никто. Где это видано, чтобы на суд божий здоровый против раненого выходил? К тому же безрукого.

– Княже…

Лицо мурманина стало хищным. Он сделал шаг навстречу, заговорил так тихо, что, кроме Розмича, никто не услышал:

– Пойми! Если ты не справишься, народ решит, что Полат прав! А ты, мой дружинник, клеветник. И я, стало быть, лжец.

– Зато… – Розмич запнулся от подступившей обиды и страха – что, если Олег и впрямь запретит выйти на поединок? – Зато, если сдюжу, никто никогда не усомнится в его виновности!

Несколько неимоверно долгих мгновений сражались взглядами. Мудрость против упрямства, праведный гнев против безрассудной ярости.

– Ладно, – выпалил Олег. – И да помогут тебе боги!

Розмич отвёл взгляд, запоздало сообразил, как надерзил владыке. Тут же поймал понимающую улыбку Гудмунда. Кажется, брат Олега даже подмигнул.

– Меч! – приказал мурманский князь.

Всё тот же Гудмунд шагнул к Розмичу, протянул заноженный клинок. Шепнул напоследок:

– Остроту на себе не проверяй. Я самолично его правил.

Раненый улыбнулся уголком разбитого рта – уж за кем, а за Гудмундом заточку проверять точно не стоит. Этот вострит так, что только коснёшься – без пальца останешься…

Место для поединка освобождали нехотя, потому как его исход был яснее ясного. Все понимали – проигрыш Розмича заставит отпустить предателя восвояси. А каких дел натворит освобождённый Полат, даже представить страшно.

Раненый ловил на себе негодующие взгляды, но оставался спокоен, как могильный камень. Пусть знатные мужи и дружинники воображают, что хочется, а он всё равно победит. Для этой победы самой жизни не жаль. Полат причинил слишком много зла, но никто, кроме Розмича, карать не вправе.

Едва Розмич и Полат оказались в кругу, клонящееся к горизонту солнце засияло стократ ярче. Будто вышние боги и впрямь решили глянуть на поединок. Эту перемену заметили все – толпа загудела с новой силой, послышались ликующие возгласы.

Полат казался невозмутимым, только громадные желваки ходили под густой бородой, выдавая беспокойство. Князь, как и Розмич, был без брони. Он отбросил в сторону алый, отороченный горностаем плащ и потянул меч из ножен.

Розмич же повернулся к толпе и велел ближайшему воину:

– Помоги.

Тот перехватил ножны, позволяя алодьчанину вытащить меч, с грустью покосился на бессильную правую руку дружинника. В ответ Розмич оскалился и, отойдя на пару шагов, крутанул меч в левой руке. Толпа ахнула, а Полат заметно побледнел.

Зато Гудмунд боле не скрывал веселья. Распрямился, выпятил грудь.

– Обоерукий? – удивлённо спросил кто-то.

– Ага, – отозвался Олегов брат гордо. – Сам учил!

– Ты почему скрывал? – выпалил Полат. – Почему не сказал?

– А что, должен был? – ухмыльнулся Розмич. – Как говорит один мой знакомый: ежели человек не расхваливает направо и налево свои уменья, не значит, что безрук и бестолков. А ещё он говорит, что мы, словене, народ скрытный! Ужели ты, князь, этого не знал?

Их разделял всего пяток шагов, и вместо ответа Полат бросился в бой.

Из-за хромоты отскочить Розмич не успел, широкая полоса рассекла грудь. Дружинник даже не охнул – ответил коротким ударом, пропорол Полату бок. Тот стиснул зубы и снова ринулся вперёд, рубанул сверху.

В этот раз алодьский дружинник поймал удар. Звон железа слился с рёвом толпы, опьянил. Розмич пересилил Полата – тому пришлось отступать. И только резвость позволила князю уйти от ответной ласки – удара, призванного разрубить живот.

Тут он и смекнул – противника нужно брать ловкостью, как бы Розмич ни храбрился, а подбитая нога болит, долго дружинник не продержится. Налетел, осыпав поединщика злыми короткими ударами, заставил вертеться брошенным на сковороду ужом. Напоследок достал – резанул левую ногу, чуть выше колена.

Алодьчанин ответил обманным выпадом – удар, обещавший оставить Полата без ступни, пришёлся выше, прочертил ниже бедра кровавую полоску. Белозёрец коротко взвыл, отскочил на пару шагов и принялся кружить вокруг противника, изматывая бесцельным танцем.

Тот, впрочем, не потакал белозёрской хитрости, с остервенением бросился на врага.

Розмич не щадил ни Полата, ни себя. Почти не защищался, нападал вдвое чаще, нежели противник. Его поддерживали криками и свистом, каждый удачный выпад заставлял сторонников Олега ликовать. Звон мечей смешивался с людскими голосами, напоминал песнь.

И только самые искусные воины видели – дела плохи. Алодьчанин не пытается достать Полата всерьёз. Не бьёт – царапает. А означает это лишь одно: Розмич самонадеянно готовится провести единственный смертельный удар. Красиво, но бессмысленно, когда речь идёт о судьбе целого народа. Но Олегов дружинник смог…

Он выбил оружие из руки противника. Полат попытался отскочить на безопасное расстояние, но неудачно – запнулся, растянулся на земле. Розмич вмиг оказался рядом, приставил меч к горлу. Одно крошечное усилие, и Полат умрёт.

– Добей! – крикнул кто-то. Толпа подхватила призыв, мир взорвался остервенелым рёвом.

– За Ловчана, – прошептал Розмич. – За Вихрушу, Губая, Миляту. За Птаха. Смерть за смерть! – изрёк он твёрдо.

– Стой! – проорал Полат дурным голосом.

Толпа удивлённо притихла.

Поверженный не пытался заслониться или подняться, видел – бесполезно. Остервенение во взгляде Розмича – уже приговор, алодьского дружинника ничто не остановит. Но он всё-таки попытался:

– Ты не можешь меня убить! Я князь, а ты – всего лишь пахарь!

Слова пробили пелену бешенства, отрезвили.

Сколько раз Розмичу пеняли пахарским прошлым? Сколько раз приходилось стискивать зубы и терпеть? А теперь? Что делать теперь?

– Признай себя побеждённым, – прохрипел он. – И я, Розмич, сын пахаря, оставлю тебе жизнь.

– Розмич, не слушай его! – рявкнул кто-то.

– Добей предателя!

– Таким не место среди живых!

Розмич даже головы не повернул.

– Признаю! – выпалил Полат, сверля дружинника ненавидящим взглядом.

Алодьчанин замер, будто пытался осознать смысл сказанного. После всё-таки отвёл меч, процедил сквозь зубы:

– Что ж… живи, князь. Пусть смерть твоя будет скорой и бесславной.

…Розмич выиграл бой, но уходил побеждённым. Его поступок не одобрили, не поняли. В спину летели смешки и наставления – таких, как Полат, живыми оставлять нельзя! Враг залижет раны и убьёт обидчика, и новый поединок вряд ли будет честным!

Розмич и сам это знал, но… что сделано, то сделано. Он не жалел.

Он шёл прочь и не видел, как Олег приблизился к Полату, взял того за ворот. Не слышал он и тайны, поведанной мурманином:

– Рюрик покрепче тебя был, долго отраве сопротивлялся. А ты, Полат, не в отца – хлипок. – И в ответ на полный ужаса взгляд добавил: – Думал обмануть Судьбу? Избежать смерти? Как бы не так. Теперь на собственной шкуре испытаешь то, что присудил Рюрику, моей сестре и… сыну.

– Но… – прошептал Полат, мигом вспомнив, с какой осторожностью Гудмунд забирал меч у дружинника по окончании поединка.

– Розмич не знал, – пояснил Олег. – И не узнает. А ты сдохнешь… ещё до заката. Зато успеешь поглядеть, как твоих подельников живьём на колья сажают.

– Ты зверь! – выпалил белозёрец.

– Я князь, – поправил Олег. – И если для счастья народа нужно быть жестоким, буду жесток. Свою жизнь отдам, коли потребуется. И сделаю всё, чтобы очистить Славию от грязи вроде тебя. Так велит моя совесть! Так велят Боги! Таков мой долг!

Мизгирь самолично лечил Розмича, никого другого не подпускал. И, заслышав, что раненый собрался куда-то ехать с князем, взбеленился.

– Не пущу! – выпалил он, даже ногой топнул от возмущения.

Но удержать Розмича не мог. Хворый проявил такую прыть, что самый здоровый позавидует. Всё-таки не зря белозёрцы его боялись, не зря опаивали дурманом в последние дни похода.