Альвина Волкова - Сердце черного дракона

  -- Когда ты улыбаешься - звезды меркнут! - на одном дыхании, трепетно произнес он, прижимая хрупкую ладонь к своей груди.

   На кончиках ресниц, точно бриллианты засверкали две крупные слезинки. Лилиан смущенно отвела взгляд, но яркий румянец выдал ее волнение и сердечный трепет.

  -- Не может быть, - одними губами прошептала она, - Я так счастлива.

  -- Выходи за меня, Лилиан.

  -- Конечно, Джордж.

   Тяжко вздохнув, я откинулась на спинку кресла. Бросила на стол последний листок слезливой эпопеи о любовных похождениях Лилиан. Боже, какая муть! Но ничего не поделаешь, обещала Надежде рецензировать первое в ее жизни творение. Не будь она моей лучшей подругой, тут же предложила бы ей закидать свою Музу тухлыми помидорами. А так, придется выкручиваться, находя помимо критики, что-нибудь положительное в трехсотстраничной эпопее о мечущейся, от одного белокурого возлюбленного к другому, безмозглой барышне семнадцати лет. Н-да, стоило отказаться от этой затеи еще, когда Надя начала намекать, что пишет роман. Но время упущено и я со стоном посмотрела на заваленный, печатными листами А4, стол. Что ж делать-то?

   В коридоре зазвонил телефон. Кого это, ни свет, ни заря, несет? Я кинула взгляд на будильник. Неоновые стрелки показывали шесть утра. Опять засиделась, а через два часа на работу. Блин!

  -- Да, иду я, иду, - раздосадовано крикнула надрывающемуся аппарату, - Алло. Слушаю.

  -- Нина Валентиновна? - поинтересовался смущенный девичий голос.

  -- Да, я.

  -- Доброе утро.

  -- Доброе.

  -- Я звоню вам, чтобы сообщить тяжкую для вас новость. Несколько дней назад скончалась ваша бабушка Мария Олеговна Тверёва.

  -- ...н-да, - тихо пробормотала я, и присела на табурет возле столика с телефоном, так как коленки предательски задрожали.

  -- Мы отправили на ваш адрес все уцелевшее имущество Марии Васильевны.

  -- ...а...А что произошло? - смущенно поинтересовалась я.

  -- Пожар, - очень коротко и маловразумительно ответили на том конце.

  -- Понятно.

  -- Ждите вещи сегодня в час дня.

  -- Спасибо.

  -- Соболезную, - наконец, почти шепотом, произнесла девушка.

  -- Да... конечно... спасибо.

   И на этом повесила трубку. Руки безвольно опали. Тишина в квартире показалась чудовищно громкой.

   Чтобы придти в себя понадобилось несколько часов пешей прогулки и несколько порций шоколадного мороженного украшенного взбитыми сливками. На работу естественно не пошла. Не было ни сил, ни желания. Я бродила по улицам города, не видя, ни куда иду, ни кто идет со рядом мной. Иногда на пути встречались знакомые лица, но я обходила всех стороной, порой скрываясь в самых грязных подворотнях. Мне не хотелось никого слышать. Уши точно забило ватой, и сквозь городской гул не пробивался ни один отдельный звук. Все смешалось, превратилось в нескончаемый поток. Я шла и шла, пока не заболели ноги, и не захотелось домой.

   Когда вернулась, часы пропикали двенадцать часов пополудни. Сварила крепкий кофе, села за компьютер, где все еще висела незаконченная работа. Она отвлекла меня от печальных мыслей. В час ровно позвонили в дверь.

  -- Кто? - крикнула я, разглядывая в глазок мужчину крепкого телосложения.

  -- Курьер.

   Нехотя открыла дверь, выглянула в коридор. Стоящие деревянные коробки впечатлили размерами.

  -- Сколько с меня?

  -- Уже оплачено. Распишитесь.

   Чирикнув роспись в графе "получено", возвратила квитанцию мужчине. Он оказался весьма любезным и помог внести коробки в квартиру. Они заняли практически всю прихожую.

  -- Спасибо, - пробормотала я.

  -- До свидания.

  -- До свидания.

   Покопаться в вещах мне не дал очередной телефонный звонок. После прогулки это уже четвертый. Так как с работы отпросилась еще утром, а Надя тревожит только по воскресеньям, то я попробовала звонки просто игнорировать.

   Но в этот раз звонили долго и упорно. Решили, наверное, взять на измор. В голову пришла запоздалая мысль, что это может быть та девушка, которая сообщила о смерти бабушки. Я подняла трубку, и устало пробормотала привычное: "Да, я вас слушаю".

   На другом конце провода дышали хрипло и тяжело точно пробежали марафонскую дистанцию. Я тоскливо посмотрела на аппарат.

  -- Слушаю вас, - милостиво повторилась, не отяжеляя голову лишними размышлениями.

  -- Ты, - просипели в трубку, - не смей открывать сундук.

  -- Кто вы? - тут же поинтересовалась я, ощущая, как по спине побежали мурашки.

  -- Ты хорошо меня слышишь?!! - рявкнул незнакомец.

  -- Кто вы? - раздраженно вскрикнула я, нервно дернув ни в чем не повинный провод.

  -- Не задавай глупых вопросов, - Голос незнакомца так и сочился злобой, - Узнаю, что открыла...

   Повелительный тон заставил непроизвольно сжать кулаки. Что он себе позваляет?!!

  -- Да пошли вы, - недослушав, презрительно фыркнула и бросила трубку.

   "Ничего себе", - успела еще подумать, прежде чем телефон снова ожил. Отвечать не хотелось, но рука потянулась сама по себе.

  -- Слушаю.

  -- Не смей! Слышишь!

   Пальцы, сжимающие телефон, побелели. Меня взбудоражило этакое двоякое чувство: с одной стороны страх, с другой злость. Что этому типу от меня нужно? О каком сундуке идет речь?

  -- Не смейте больше сюда звонить, - процедила я сквозь зубы, - или я вызову милицию.

  -- Откроешь - умрешь.

   В трубке раздались гудки. Черте что. Руки мелко дрожали, но очень хотелось швырнуть это надоедливое средство современной коммуникации об стену. Не решилась. Зря. Очередной звонок заставил подскочить на месте.

  -- Не смейте мне угрожать! - не долго думая, крикнула я в трубку.

  -- Нина Валентиновна?

   Это явно был кто-то другой. Не тот мерзкий тип. Голос говорившего отличался необычайной приятностью, и было в нем что-то, заставившее сразу успокоиться и слушать.

  -- Да, это я.

  -- Мы с вами не знакомы. Но нам обязательно нужно встретиться. Это по поводу вашего наследства.

  -- Какого наследства?

  -- Того, что оставила вам ваша бабушка.

  -- Кто вы?

  -- Я хороший знакомый Марии Олеговны. Меня зовут Станислав.

   Подобная трактовка меня насторожила. Ни адвокат, ни доверенное лицо, а некий хороший знакомый. Странно. Очень странно.

   Я не так хорошо знала Марию Олеговну, хотя и провела большую часть детства в ее доме в деревне. Баба Маша всегда была добра ко мне, но начиная лет с одиннадцати, родители перестали отпускать меня в деревню, каждый раз находя самые нелепые отговорки, лишь бы я оставалась дома. Боялись ли они за меня, или их пугало что-то другое, не знаю. Скорее всего, перессорились из-за чего-то и просто не хотели впутывать меня в семейные дрязги. Бабушка она мне была не родная, а двоюродная, но не менее любимая. И хотя мы столько лет не виделись, весть о ее смерти стала для меня серьезным ударом.