Игорь Мерцалов - Три дня без чародея

— Упрям! — позвал чародей в распахнутое окно.

Ответа не последовало, и чародей, облокотившись о подоконник, крикнул со всей возможной в его годы силой:

— Упрям! Где тебя носит?

Отозвались только птицы, шарахнувшиеся к лесу с яблоневых ветвей. Уже оседланный конь по прозвищу Ветерок тряхнул гривой и снова уставился на единственное облачко, плывущее в небесной голубизне.

Чародей вздохнул и вернулся к столу. Что поделать, отрок он и есть отрок: для него минута, проведенная на том месте, где его попросили стоять, так же страшна, как я старика — лишний потерянный день. Еще раз просмотрев письмо, Наум скатал бересту, упрятал в нарочно приготовленный невзрачный туесок — вроде тех, какими пользуются деревенские старосты, — и залепил воском, не накладывая печати. С виду получилось обычное послание дальней родне. Наивная предосторожность, но есть надежда, что посторонние глаза, если заглянут в торбу к гонцу, на письме не остановятся.

Чародей вышел во двор, держа туесок в левой руке, а правой опираясь на новый резной посох, за который брался всякий раз, когда хотел успокоиться и не обрушивать на голову единственного ученика излишек порицаний. Этот посох Упрям изготовил два года назад, чем немало порадовал старика — вещь получилась на удивление красивая. В магическом отношении, правда, совершенно бесполезная: сложение чисел всегда давалось Упряму с трудом, так что ни одной соразмерной линии он вырезать не сумел. Удачно вышел только солнечный крест на навершии, и чародей наложил на эту часть посоха несколько простеньких заклинаний. Теперь посох предохранял от ломоты в суставах и от насморка. Немного, но приятно. В конце концов, главное — Упрям сделал подарок от чистого сердца, а это зачастую означает кое-что побольше магии.

Жилище чародея представляло собой уменьшенное подобие княжеского кремля: деревянная башня на мощном каменном основании, окруженная высоким забором. Обогнув прильнувшую к нему конюшню, старик оказался в закутке между башней и старым овином, который давно уже следовало превратить в приличное травохранилище. Здесь располагался колодец, а за ним высились заросли крапивы — жгучей, зловредной и никакими заклинаниями не истребимой.

То есть настоящим заклинанием ее можно было бы выжечь за один удар сердца, но чародей даже не думал об этом, ибо давно поставил условие: Упрям перейдет на следующую ступень ученичества, как только избавит от крапивы задний двор — с помощью чар, конечно. Не раз уже Наум пожалел об этом решении, но слов своих переменять не любил и потому оставался тверд. И вот уже целый год шла жестокая, непримиримая война между учеником чародея и крапивой. Упрям начал с того, что забыл простую вещь: растение оное, хоть и зловредностью известно, пустым сорняком не является — при должном обращении много пользы приносит. Вспомнил он об этом лишь после трех опытов с простыми крестьянскими заклинаниями, изведя на заднем дворе весь осот, всю березку и случайно забредшего крота. Поругав себя, все еще с самоуверенной улыбкой на лице, Упрям взялся за более серьезные заклинания и решил иссушить крапиву. Готовился два дня, зубрил слова, упражнялся в щелканье пальцами, а на третий день вызвал проливной дождь. Ошибка была проста и даже безобразна в своей простоте и нелепости: наблюдая за учителем, Упрям запомнил все точно, только перепутал левую и правую стороны — соответственно, притопнул не той ногой, прищелкнул не той рукой и вокруг крапивы обошел не в том направлении. Нужные же слова сами по себе относились к разряду тех, коими чародеи приводят в подчинение воду.

Вот и получилось не изгнать влагу из растений, а призвать ее на землю.

И то сказать, ошибка не из роковых. Если уж до конца откровенно, то вызывать приличный дождь этим заклинанием способен не каждый — тут нужен природный талант, и, задумайся Упрям об этом, только порадовался бы: владея таким искусством, можно считать себя самое меньшее обеспеченным человеком, а в засушливый год — и озолотиться. Но Упряму было не до того.

Осознав свою ошибку, он пришел в крайнее раздражение, бросился вновь во двор под тугие струи ливня, взялся обходить крапиву уже в нужном направлении, но поскользнулся в грязи, упал, измазался, как поросенок, непроизвольной бранью испортил все заклинание, предпринял еще одну попытку… Но об успехе теперь и думать было нечего. Духам воды не очень-то по нраву бежать на каждый призыв человека, который сам не знает, чего хочет. Упрям, однако, полностью оправдывая свое прозвище, нарезал круги до самой ночи. Добился двух неприятностей: лишил себя благосклонности водных духов на много лет вперед и подцепил жутчайшую простуду, с которой и провалялся в горячке почти неделю.

Так впервые в своей юной жизни испытал он горечь поражения.

По счастью, Упрям, хоть и был шалопаем, надежд учителя не разрушил: с достойным смирением принял сей урок и за ум взялся основательно. Правда, ненадолго…

Вспыльчивый нрав таки взял свое. Юный ученик успешно отнял у крапивы силы к дальнейшему росту, но этот первый успех показался ему слишком малозначительным и, вместо того чтобы спокойно развивать его, Упрям бросился в бой со всей горячностью молодого сердца. Опять что-то напутал, разъярился, призвал на крапиву гром и молнию… Гром получился отменный — башня содрогнулась до основания, и Наум, почуяв неладное, поспешил проверить, все ли в порядке. А вот молния оказалась жиденькой. И Упрям, недолго думая, просто усилил заклинание…

Следующие полчаса чародей долго потом не мог вспоминать без содрогания. В башне царил сущий кошмар. Пропажа шапки-невидимки и позорное бегство одного из сапог-скороходов оказались еще мелочью, обнаружившейся много позднее. От громового раската раскололся зачарованный камень, в который незадолго до этого был заточен не слишком чистый дух, буянивший на окраине столицы. Впрочем, дух сам перепугался до смерти и, ища укрытия, ненароком вселился в книгу предсказаний, о чем тоже стало известно позднее. А в те страшные минуты Науму пришлось усмирять бродивший по башне вихрь, заливать водой высыпавшиеся из печи угли и загонять обратно в погреб мышей, в панике бросившихся оттуда из-за обрушения земляного пласта с одной из стен. А наверху, в чаровальне, дела обстояли еще хуже.

Пролившиеся из опрокинутых плошек зелья образовали невиданную доселе смесь, которая прожгла в полу дыру изрядных размеров — да не в нижнее помещение, а в какой-то сопредельный мир. Первым, кого увидел Наум, поднявшись в чаровальню, был огромного роста ребенок (во многом, правда, напоминавший взрослого мужчину, но гладколицый и совершенно по-детски любопытный). Он с интересом осматривался, по пояс высунувшись из дыры. В одной руке дите держало согнутый под прямым углом кусок железной проволоки, а в другой — донельзя странное существо: черное, гладкокожее, прямоугольное, без конечностей, но с двумя большущими, расположенными друг над другом глазами. Тот, что повыше, был с бельмом, зато второй, вытаращенный, глазел вовсю. Еще отличала это существо премерзкая широкая ухмылка. Собственно, оно гораздо больше походило, скажем, на какой-нибудь ларчик, чем на живую тварь, и все-таки, без сомнения, было живым. Заметив чародея, оно вдруг страшно сверкнуло слепым глазом, издало долгий скрежещущий смешок, а потом… показало старику язык — тонкий, черный и прямоугольный. Никто и никогда не позволял себе такого в отношении почтенного чародея. Кипя от негодования, граничащего в тот миг с опасным бешенством, Наум вырвал у наглой твари язык, а великовозрастного любознатца приласкал посохом в лоб. Изгнав, таким образом, незваных гостей, старик осторожно заглянул в дыру.