Виктория Шавина - Научи меня летать

— Ты убит! — закричала она торжествующе и страшно.

Алый плащ развевался за её плечами, будто тяжёлые крылья. Золотые кудри сверкали в лучах Солнца. Воздетая к небесам рука сжимала копьё.

Воин повалился на землю, и та приняла его мягко, как и всех побеждённых; она одна не ведала предрассудков и каждому давала приют. Воин смотрел на оружие в руках победителя и пытался представить, как сбегала бы кровь по острию. Но чужое копьё осталось чистым.

Он был убит в саванне под нестерпимо сияющим небом. И в то же время ему хотелось чихать от пыли, а жар нагретой земли уже проник сквозь одежду.

— Ой! — раздался детский голос. — Твоя мать смотрит.

— И идёт сюда, — встревожено добавила победительница, опуская руку, в которой не было никакого копья.

Погибший воин быстро сел.

— Нас будут ругать, — снова запищала младшая из двух белокурых девочек. Ей было всего три года, но она всюду ходила за старшей сестрой, а той уже два месяца как исполнилось семь.

— Вставай! Отряхнись, — суетилась недавняя противница. Она сбросила с плеч старый дырявый мешок.

Побеждённый со вздохом поднялся и стал неловко бить рукой по рубашке там, где пыли на ней вовсе не было. Воин, который должен был хоть в этот раз умереть, превратился в шестилетнего мальчишку: рыжего, взлохмаченного и нескладного.

— Хин! — его окликнул вечно недовольный и требовательный голос матери.

Он не стал оборачиваться. Старшая девочка несмело потеребила его за рукав:

— Хин, обернись. Госпожа разозлится.

— Пусть злится, — буркнул он. — Она всегда злится.

— Хин! — теперь голос мужчины, низкий, гнусавый.

Мальчишка зло улыбнулся: «Они думают, я глухой».

Обе девочки отступили на шаг и уставились в землю, Хин поднял куртку и перекинул её через правую руку. Как он и ожидал, мать схватила его за плечо и, больно рванув, вынудила обернуться к себе. Мальчишка опустил глаза, как и две летни.

— Смотри на меня, — велела женщина. — Что ты здесь из себя изображаешь? Почему играешь с ними?

Он не ответил и не пошевелился. Мать хлестнула его по щеке и, наткнувшись на взгляд исподлобья, требовательно повторила:

— Ты почему снова играешь с ними?

Испугавшись, что она накажет девочек за его строптивость, Хин пробормотал:

— Я… только…

— Только? — взвилась мать. — Сколько раз я тебе говорила! Нет, не «только». Ты поступаешь мне назло!

— Госпожа Одезри, — осторожно вмешался мужчина.

Надани немедленно обернулась к нему:

— Тадонг, разве это подходящая компания для будущего наследника?! Скажи мне, в чём я не права?!

Летень что-то забормотал, соглашаясь.

— Я не наследник, — перебил его мальчишка.

Щека горела, он чувствовал злость, но стоило матери вновь повернуться к нему, как случилось то же, что и всегда: он не смог закончить мысль — вместо этого начал мямлить.

Обе девочки были свидетелями его позора. Хин подумал, что хуже быть не может, и, сам не понимая, как это вышло, вдруг разрыдался от досады и стыда.

— Боги! — с раздражением выдохнула мать, обнимая его. — Во имя Налиа, успокойся. Да что ты, в самом деле…

Её усталые интонации не скрыли пренебрежения.

Они жили в старой крепости. От деревни к ней вела дорога, которую и пешком можно было пройти за двадцать минут, однако Надани каждый раз приказывала закладывать экипаж. По дороге обратно она вспомнила день, когда впервые увидела свой новый дом. Возраст сына подсказывал ей: это было шесть лет назад.

Крепость построили не летни. На сером камне стен в другой стране — Весне или Осени — мог бы расти мох, но стены остались голыми, горячими от Солнца. Вода во рву давно высохла, и он обратился в огромную яму, медленно наполнявшуюся песком.

Небо было пасмурным, воздух — душным, и молодая женщина долго стояла, точно завороженная неприветливой картиной. Здесь не на что было смотреть, и вместе с тем она не могла отвести глаз — разбивались её мечты.

Мост дрогнул и стал опускаться под натужный скрежет цепей, и что-то дрожало в груди Надани, откликаясь на звук. Последний резкий рывок; с моста осыпалась пыль, мелкие камни с шорохом упали в яму. Восходило Солнце и отчего-то — никогда больше женщина не слышала в крепости этого запаха — пахло цветами.

Размеренный стук каблуков возвестил о появлении помощника. Надани не была знакома с ним до тех пор и пыталась отказаться от его присутствия, но уванг Сирин был непоколебим. Помощник оказался немолодым весеном Гаэл: русоволосым, черноглазым, тихим и нетребовательным — словно присыпанным пеплом. И, к ужасу молодой женщины, ведуном.

— Я, конечно, благодарна, — запинаясь, выговорила она тогда, — но… вам лучше вернуться в Обитель.

— Я ваш управляющий, — уныло произнёс ведун. — Я посвящён в договор. Вы не сможете меня заменить, сожалею.

Надани смирилась — ей нужен был рядом человек, который знал её историю. Тот, с кем она могла говорить, не опасаясь предательства, и чьи советы могла считать достойными внимания.

Поблагодарить уванга Надани не успела — тот уехал в неведомые края. Молодая женщина, узнав, вспомнила горы и недолгий разговор о том, что за ними. Воспоминания не причинили боли, но заставили пустоту на сердце беспокойно ворочаться. Рождение сына ничего не изменило — он стал казаться ей чужим ещё до того, как научился говорить. Слишком много было различий: ребёнок рос быстрее, чем, как казалось Надани, должен был. Обеспокоенная, она расспрашивала Танату — единственную летни в деревне, которая помнила старшего Хина и даже приходилась ему дальней родственницей: то ли дочерью троюродной тётки, то ли кем-то ещё. «Всё хорошо, дорогая, — убеждала та, — твой мальчик растёт, как и все наши дети. Славный будет воин».

Но воин из Хина не выходил, а то, что выходило, пугало Надани.

Вернувшись из деревни, она оставила сына на попечение Тадонга, а сама удалилась в кабинет, переоделась из летней одежды[1] в весеннее платье[2] и пригласила ведуна — поговорить об итогах недели, привести в порядок мысли, но сама не заметила, как сбилась и заговорила о том, о чём пыталась научиться молчать.

— Он снова играл с двумя сиротками Бобонака! — она нервно крутила в пальцах платок. — Сегодня за домом Танаты.

Её кабинет был заставлен безделушками: камнями для коллекции, которую она начала собирать и забросила; дорогими перьями; оберегами, которые местные делали из любых материалов, попадавшихся им под руку; кругами для гадания; свитками — их Надани лишь перекладывала с места на место, но не читала. Её взгляд упал на засохшие цветы в вазе. Она уверенно подошла к ним, взялась за хрупкие стебельки и замерла, словно в нерешительности. Цветы пахли так же, как и всё здесь — пылью.