Елена Саринова - Тайна деторождения: практика и теория

Зима… Зима. Зи-ма… Вот как это слово не произноси, смысл останется прежним. Потому что зима, это — непременные холода, снега, гололед и праздники, праздники, праздники. А еще дрова у камина, плед в каждом кресле, горячий кофе с корицей по утрам и гора подарков к праздникам, праздникам, праздникам. На Солнцепутье, на День воркующих голубей[1], на годовщину свадьбы родителей. Та-ак… Серебряное блюдо я им купила… Тетке Гортензии кружевной палантин тоже… Ага. Ага… Ага! Нинон! А что подарить на Солнцепутье Нинон?.. Набор мясницких ножей? Станок для бритья ног? Да тысь моя майка, что ж Нинон-то подарить? Уф-ф… В кадетстве с этим как-то проще было. Да и в глухой Бередне тоже. И это, не говоря о том, что я теперь — хозяйка собственной квартиры в Куполграде, опекун семилетнего «не ребенка» и вполне взрослая и цивилизованная дама, обязанная уметь, хотя бы, жарить картошку. Кстати, о картошке: ее ж еще купить надо. И в мясную лавку по дороге не забыть. И в…

— …в кладовую, не перекрестясь не заходим… полтора месяца уж… и это, несмотря на замок, тудыть его оглоблей поперек, госпожа Вешковская… Госпожа Вешковская?

— Что? — встрепенулась я, мигом придав лицу выражение пылкой работы.

Хотя, по-моему, оценили не все. Потому как хозяин дома в столичном Аптечном переулке, господин Барклей, а по совместительству, матронай[2] Главной ладменской канцелярии, облапал пятерней бороду и, обозрев выстроившихся полукругом домочадцев (строгая супруга, сын при жене, внук и востроглазая молодая служанка), изрек:

— Нам господин Анчаров лично и очень серьезно обещался помочь и мы, собственно, его и дожидались. А тут…

— Он сейчас, к сожалению, занят. Поручением от Главного канцлера, — весомо вставила я и поднялась со стула. — Так что… у меня к вам вопрос. Ко всем: кто-нибудь из присутствующих это явление лицезрел? В процессе?.. Как воруют из кладовой?

— А-а-а. Нет. Только результат… лицезрели.

— Маркос, что ты? — поджала губки супруга главы дома. — А как же Иви?

Мужчина снова взметнул к бороде руку:

— А и точно! Хотя, чего она там могла лицез… Иви?

Румяная во все щеки девушка с туго спеленатым младенцем на руках, закатила к потолку глаза:

— Я и вправду, почти ничего. Только чуть-чуть. Его матушка напугала и он…

— Иви! — обратила та собственные губы в пучок. — Как это, «почти ничего»? А рога? А копыта, которыми он, когда с кругом колбасы удирал, горшок с маслом зацепил?

— Рога и копыта? — уже с интересом прищурилась я.

Девушка сделалась малиновой, как бархатные шторы на окне:

— Ну да. Бы-ли у него и рога и копыта.

— Мама, да чего ты пристала-то к ней? — вскинулся за жену молодой мужик с челкой набок. — Она сама тогда весь вечер от страха из спальни не вышла. У нее чуть молоко не пропало.

— Да что я-то? — выкатила на него «мама» глаза. — Вон, госпожа Вешковская интересуется.

— А того, что ты сама всегда к ней цепляешься. То она Егорку неправильно купает, то пеленает не так. И…

— А мне, в общем-то, все уже понятно! — пришлось срочно в семейный скандал встревать.

Глава семьи, выпустив на сына пар носом, уточнил:

— И что именно?

— Господин Барклей, мне нужно осмотреть место преступления и пообщаться с предполагаемым преступником. Вы меня туда проведете?

Желающими вызвались все, исключая, пожалуй, младенца Егорку. Однако после пары весомых слов, в коридоре меня нагнал лишь насупленный господин Барклей. И, обойдя боком, распахнул дверь с уходящей за ней глубоко вниз, темной лестницей… Н-да. А шубка-то в прихожей на вешалке висит…

— Вот тут все и происходит, — через шестнадцать ступеней, застыли мы с ним напротив покрытого инеем засова, на правом конце которого торчал боком точно такой же «посеребренный» замок. Я, запустив к потолку световой шар, благородно предоставила право его вскрытия хозяину. И через пару секунд была пропущена в холоднющую святая святых с такими, ударившими в нос ароматами… И вот значит, как она выглядит в приличных домах?.. А мои четыре полки в чулане с купленными еще по осени двумя банками соленых огурцов и одиноким лукошком с луком… Здесь же, на площади с мою, кстати, весьма просторную кухню, чего только не было… Не было, разве галлюциногенной хурмы с острова Парабис, запрещенной по всему Бетану. Хотя, если хорошо ее поискать… — Госпожа Вешковская, а мне…

— Совсем не обязательно, — сглотнув слюну, развернулась я к хозяину закромов.

Тот выдохнул. Кажется, с облегчением:

— Ну, так я за дверью вверху вас подожду.

— Ага. Идите, — и зашарила глазами теперь уже в поисках: куда бы тут сесть.

В конце концов, остановив свой выбор на бочонке с… судя по запаху, солеными груздями, тут же на него уселась и… от души громко вздохнула… Третий месяц! Третий бесов месяц страдать подобной ерундой. Вот вернется мой бывший-настоящий начальник со своего джингарского «поручения», уж я ему рот открою… Призрак любимой кошки бывшей театральной примы, ожившая садовая статуя, домогающаяся настоятеля церкви «Пятидесяти Богоизбранных», говорящий чайник с кухни матери столичного градоначальника. Чем же я карьеру свою закончу при такой «элитной работе»? Дрессировкой мышей в королевском дворце? Кстати, нет ли их и тут? И вообще, пора заканчивать эту очередную «ерунду»:

— Мне тебя долго ждать? Почему на призыв не отвечаем?

Из-за короба с картошкой в дальнем, самом темном углу кладовой вздохнули в ответ. Получилось тоже душевно:

— Не было печали — мага навещали… Это делал не я.

Домовой, дородный бородатый мужичок, проявился уже сидя на коробной крышке. И в правду, похож. Вылитый господин Барклей, если его… закончить же хотела?

— «Не ты делал» что именно?

— Воровал местную снедь, — хмуро пояснил домовой.

— Действительно — верх глупости воровать из собственного же дома. И по этому поводу у меня к тебе имеется один единственный вопрос.

— Так ты меня не забирать отсюда явилась? — весьма неуверенно уточнили у меня.

Вот ведь, делать мне больше нечего, как таскаться по столице со «списанным» домовым?

— Нет. Но, если будешь скрывать от меня факты…

— Какие такие «факты»? — вмиг осмелел тот. — Я и взял-то себе за тридцать четыре года только пуговицу ржавую да ложку погнутую и…

— Факты, это — информация. О-о… рассказывай давай: как здешнее семейство между собою живет?

— Ох, ты ж! А я же… ладушки! А кто здесь колбасу с окороками копчеными ест?