Шимун Врочек - Животные

Грузовик шел медленно, неуклюже, подпрыгивая на бесконечных ухабах, и Баланову казалось, что до Центра они уже не доедут никогда. А если вдруг доедут, то вместо огромного железобетонного купола (по крайней мере, так описывали лабораторию те немногие, кому удалось на нее взглянуть), их взору предстанут древние, всеми позабытые руины с торчащими повсюду металлическими балками. Или это будет затянутый ряской котлован с голосящими лягушками, беспокойными водомерками и плавающими среди ржавых балок утками. Или что-нибудь еще — непременно старое, запущенное, пережившее не одну сотню лет, — где обязательным атрибутом служат проклятые балки.

Водитель, которого звали не то Яликом, не то Яриком, всю дорогу сосредоточенно таращился куда-то вдаль, изредка бросая взгляд на болтающийся над приборной доской брелок с обнаженной моделью. Модель крутилась, вертелась, подпрыгивала, заваливалась на бок, вставала вверх ногами, в общем — не давала себя рассмотреть.

И лишь однажды, когда машина провалилась в очередную яму, и Баланов со всего размаха ударился головой о потолок, шофер расхохотался. Эта выходка настолько разрядила обстановку, что, несмотря на изначальное чувство обиды, километров через двадцать пассажир был готов колотиться головой о крышу, двери, лобовое стекло до конца поездки, пусть даже таковой не собирался наступать.

Зато, как всегда незаметно, подошел к завершению день. Солнце, зависшее над верхушками елок, погасло, точно перегоревшая лампочка, и почти тут же на своем обычном месте появилась луна — ясная, полная, готовая светить всю ночь.

— Вот ведь черт, — заговорил Баланов. — Больше года торчу в Илимске, а привыкнуть к этим штучкам никак не могу. Разве что вздрагивать перестал.

Водитель глянул на брелок и ничего не ответил.

— Сперва уехать хотел, — упрямо продолжал Баланов, — в голове не укладывались ваши природные аномалии: то снег, то град, то дождь, то вообще солнечное затмение — и все в один день. Только кто ж меня выпустит в ближайшие годы? Бумагу, дурак, подписал, не подумал, теперь расхлебываю.

Водитель молча смотрел на темную дорогу, не догадываясь или не желая включать фары. И хотя все попутные машины исчезли после выезда на проселок, а ни одной встречной за все время так и не было, Баланов с наступлением темноты не переставал тревожно озираться.

Очередная попытка завязать разговор провалилась.

Разбудил Баланова незнакомый голос, упорно твердивший одну и ту же фразу. Как бывает спросонок, фраза, казалось, не имела никакого смысла, и единственной ее целью являлось доведение спящего до полного сумасшествия. Затем Баланова осторожно постучали по руке, тронули за плечо и стали трясти.

Лишь после десятиминутных страданий бедного, изнуренного человека таинственная фраза начала приобретать смысл.

— Юрий Серафимович, просыпайтесь, приехали. Юрий Серафимович.

И Баланов проснулся.

Водителя в кабине уже не было, а сам грузовик стоял в небольшом, плохо освещенном гараже рядом с такими же старыми и грязными «Уралами». Справа на стене висел пожарный щит, невдалеке начиналась и уходила в дыру в потолке крутая металлическая лестница — с хлипкими проржавевшими перилами. Левую стену украшало множество плакатов с малопонятными схемами и рисунками. На одном из рисунков Баланов рассмотрел выведенную крупными буквами надпись: «Не курить!», — чуть ниже — перечеркнутую сигарету. Плакат по соседству предупреждал: «Шины не прокалывать. Штраф 1000 рублей», — что, похоже, осталось незамеченным или проигнорированным, потому как большинство грузовиков стояло накренившись.

Возле Баланова замер на подножке маленький лысоватый человек с уставшими глазами. Он терпеливо ждал, пока гость придет в себя и осмотрится.

— Вы, наверное, Кирилл Мефодьевич? — обратился к нему Баланов. — Очень приятно.

— Да, мне тоже, — кисло улыбнулся собеседник. — Никак не ожидал, что придется вас будить. Сам, знаете ли, никогда в дороге не сплю. Не могу и все. Прямо как болезнь. А вам даже позавидовал — чтобы с Яником, да при такой болтанке…

Баланов пожал плечами, почувствовав вдруг накопившуюся усталость. Разбитое тело казалось сработанным сплошь из булыжников и металлических уголков. Шею ломило. Баланов невежливо потянулся, уперся ладонями в потолок кабины, хрустнул суставами и наткнулся взглядом на брелок. Модель над приборной доской едва заметно покачивалась — вправо, влево, вправо, снова влево. Плохо отрисованные розовые коленки. Ничего в ней особенного не было, зря только глаза в дороге мозолила.

— Разрешите? — сказал Баланов.

Кирилл Мефодьевич кивнул и исчез. Фамилия его была Коршун — знатная фамилия, если задуматься — но именно думать сейчас Баланову совершенно не хотелось. Он дождался, когда лысина уйдет вниз, с трудом нашел ручку — лязгнуло железом, заскрипела, отворяясь, дверь. Неловко переставляя тяжелые, словно бы чужие ноги, Баланов встал на подножку. Повернулся, бросил последний взгляд. Ну, бывай, Яник-Ярик… Руль, обмотанный синей, почерневшей от ладоней изолентой; рукоять коробки скоростей с прозрачным набалдашником, в котором застыла красная роза. Брелок над приборной панелью тихонько раскачивался…

Баланов потянулся, чтобы рассмотреть его наконец, ухватил модель за голые коленки. В следующее мгновение нога предательски соскользнула. Закачался пустой шнурок… Баланов про себя выругался — лишать Яника женского общества, пусть даже — пластикового, в его планы не входило. В ладони оказался брелок.

— Юрий Серафимович, вы в порядке? — высунулся Коршун. Не вовремя. Чтобы не терять время на неловкие объяснения, Баланову пришлось зажать добычу в кулаке и спрыгнуть вниз…

— Тихо тут у вас. — Баланов неопределенно мотнул головой — здесь, в гараже. И вообще тихо. Трофей спрятал в карман, чувствуя себя, по меньшей мере, мальчишкой. Ничего, верну при первом же удобном случае, решил Баланов.

Отбитые при прыжке ноги легонько гудели.

— И не говорите, — собеседник вздохнул. — Все-таки четыре утра. Но и днем не слишком шумят, не думайте. Здесь у нас режим. Отбой в полдесятого. Даже сам Юлий Карлович. Это днем они гении. А ночью все по кроваткам, и баиньки.

Он переступил с ноги на ногу. Потом шагнул к Баланову.

— Юрий Серафимович, миленький, — заговорил Кирилл Мефодьевич едва ли не шепотом. В глазах лысоватого Коршуна зажегся странный, голодный огонек. — Вы меня простите, ради бога. — Он облизнул губы. — Вы… вы привезли?

Баланов помедлил. Нащупал пальцами гладкий пластмассовый корпус. Ладонь почему-то взмокла. В груди сидела непонятная заноза — будто ребенка ограбил. Глупость какая. Глупость и детство.