Меч Кайгена (ЛП) - Вонг М. Л.

— Что значит «если»? — резко сказала Мисаки. — Ты пообещал, помнишь?

— Что?

— Годы назад в Ливингстоне, в день, когда мы бились с Яотлом Техкой, ты пообещал, что не дашь никому тебя убить. Плевать, во что ты ввязался, сдержи слово. Это ясно, Тундиил?

— Ясно, — Робин улыбнулся ей, но улыбка угасла через миг. — Хотел бы я знать, что делать дальше.

— Я скажу, что делать. Ты вернешься домой, используешь миллионы фирмы Тундиил, чтобы обеспечить сыну стабильную жизнь, и начнёшь работать.

— Работа?

— Да. Думаю, нужно поймать много преступников.

— Уверена, что это ответ?

— Нет, — призналась она. — Но я как-то видела, что мысль о Жар-птице превратила мальчика в мужчину. Когда ты вернешься на те улицы и к причине, по которой ты встал на тот путь, думаю, ты обретёшь снова силу.

— Спасибо, — тихо сказал он.

Знакомая боль поднялась между ними — жаркое желание броситься в объятия, сдерживаемое знанием, что они так уже не могли. Боль натянулась между ними, пока они смотрели друг другу в глаза. Они не дрожали, не кричали или плакали, как делали подростками. Они терпели все, как мужчина и женщина, какими они стали.

— Давай будем старше, когда снова встретимся, — сказала Мисаки.

— Что?

— Не на годы. Давай будем лучше и мудрее в следующий раз.

Робин кивнул, попытался еще раз запихать Даниэля в ткань.

— Нет, Pita! — скулил Даниэль, отбивая руки Робина. — Нет, нет!

— Yah jaand ka samay hai, — строго сказал Робин Даниэлю на дисанинке. — Глупышка, ты не пройдешь столько сам.

Даниэль надулся и протянул ручки к отцу.

— Ехать, — сказал он.

— Ты удержишься?

— Да, — кивнул Даниэль.

— Ладно, — Робин убрал ткань в сумку и усадил Даниэля на плечи. — Держись крепко, малыш, — напомнил он, и Даниэль впился в волосы Робина. — Ньяма тебе, Мацуда Мисаки.

— И тебе, Жар-птица.

— Скажи «пока-пока», Даниэль, — сказал Робин и помахал рукой.

— Пока-пока! — сказал Даниэль, помахав рукой. — Пока-пока! — повторял он, пока Робин шел от дома Мацуда по деревне к краснеющему небу. — Пока-пока!

В прошлый раз она ранила Робина. Будто сломала ему крылья и столкнула с утеса в туман памяти. В этот раз, с Даниэлем на плечах, она будто отправляла его в будущее. Отправляла его с крыльями.

Мисаки смотрела, пока Робин и его сын не пропали из виду. Когда она стояла тут шестнадцать лет назад, сжав кулаки, она была напряженной от боли. Казалось, что она будет одинока, раз он ушел. В этот раз босые ноги прошли по крыльцу к ней, нежная ладонь сжала ее указательный палец.

— Спасибо, Изумо, — прошептал она.

Ее младший сын потянулся к ней, и она взяла его на руки, прижалась щекой к его голове, пока небо краснело. Изумо уснул с большим пальцем во рту, когда аура холоднее появилась за Мисаки.

— Он уже ушел? — спросил Такеру.

Мисаки слабо кивнула, глядя на опускающееся солнце.

— Прости. Я должен был проводить его.

— Обычно ты приходишь домой раньше, — сказала она. — Где ты был?

— Навещал Квана Тэ-мина. Ты знала, что Робин Тундиил заплатил «Коммуникациям Геомиджул» за замену всех разрушенных башен инфо-ком?

— Что?

— И он спросил у Квана Тэ-мина, какие строительные компании он посоветовал бы, чтобы тут появились дороги и новый приют. А потом он нанял их.

Мисаки вздохнула.

— Думаю, это не удивляет меня.

— Нет?

— У него всегда была слабость к сиротам. Мы отказались от его денег, он придумал другое решение.

— Я знал, что он был богат, — казал Такеру, — но недооценил его.

— Это для него обычное дело, — сказала Мисаки. — Он был ужасно щедрым даже до того, как мог это позволить.

Такеру покачал головой.

— Не просто щедрый. Он умный. Строительство даст работу нуму и коро, оставшимся без работы. Башни и дорог помогут доставлять клиентов и припасы для нового бизнеса.

— Это хорошо, — сказала Мисаки. — Мы сможем отплатить ему в будущем.

Она не удивилась, что Робин нашел способ помочь за ее спиной, но они все еще были Мацудами. У них была гордость.

— Конечно, — сказал Такеру. — Я… — он тщательно выбирал слова. — Я ощутил, что для нас важно поговорить с Робином Тундиилом лично о том, что случилось после бури. Прости, если его присутствие тут было неудобным для тебя.

— Нет, — сказала Мисаки. — Нет, он — старый друг. Это не было неудобно. Просто я удивлена, что ты впустил его сюда после… его прошлого визита.

— Это было давно, — сказал Такеру. — Но мне все еще жаль, если это было больно.

Мисаки удивленно посмотрела на мужа.

— П-почему это…

— Я не глупый, — сказал он мягко.

Она сжала губы, щеки вспыхнули румянцем вины.

— И ты дал ему приехать сюда?

— Я доверяю тебе.

Последние лучи солнца касались ее кожи с одной стороны, холод Такеру — с другой. Мисаки восхищал размах ее эмоций. Ее не удивило то, что она все еще любила Робина. Было странно то, что она могла любить его и Такеру одновременно. В прошлом году ее потрясало то, сколько боли она могла в себе держать, но, пока она не оказалась на крыльце с Такеру рядом с ней и Изумо в руках, она не ощущала так много любви.

Может, это «как» и искал Робин, простую магию, которая сохраняла ее целой. Любовь к тому, что у нее было и осталось. Любовь, хоть и было больно.

— Вам двоим… понравилось общение? — спросил Такеру.

— Да. Прости, что он не смог рассказать больше о нашем убийце.

— Я позвал го сюда не только поэтому.

— Да?

— Я… не хотел оставлять тебя в тишине, — Такеру осторожно подбирал слова. — Шестнадцать лет, а ты не смогла попрощаться.

Мисаки повернулась к мужу с улыбкой. Эта отличалась от улыбки безумного бойца, озарявшей ее лицо, когда она бегала по переулкам за огнем Робина — эта была более мирной. Тогда она хотела кипеть, гореть, биться и чувствовать. Это было до того, как она познала боль, до того, как она увидела тело своего сына в огне. Теперь она ценила прохладную уверенность силы Такеру.

— Мне нужно закончить работу, — сказал Такеру и попытался отойти. — Я оставлю тебя… — Мисаки поймала его рукав двумя пальцами.

— Останься, — тихо сказала она, потянула его, чтобы их тела были ближе. — Посмотри со мной закат солнца.

Красный цвет пропал с неба, словно кровь смыло в море, оставив синие волны вечера. Тени опустились на склон горы, и вместо того, чтобы окоченеть в ньяме Такеру, Мисаки погрузилась в нее, позволяя ей остудить ее, пока свет дня сменялся сумерками.

Она выдохнула, и последние призраки ушли. Не только Мамору. Тут были другие призраки: призрак яростной девушки и юноши, которого она любила. Они тоже пропали теперь, перешли в царство памяти, где им и было место, где они могли покоиться. Духи угасали, как и последние связи, приковывавшее Мисаки к горизонту много лет, таяли, как кровь в воде.

Изумо проснулся в ее руках, Мисаки повернулась к дому и мужу. Ее маленький мальчик улыбнулся ей, и будущее уже не было за морем. Оно было тут, в тихо бьющемся сердце и черных глазах, горящих обещанием.