Светлана Багдерина - Герои не умирают

Используя магию смерти и крови, колдун принялся готовить армию для завоевания континента, вытягивая из Эрегора все соки, как паук. Деньги, товары — всё летело в топку амбиций Симарона, но больше всего страдали люди. Пустели мастерские и поля, когда рекрутеры забирали их хозяев в возраставшую не под дням, а по часам исполинскую армию нового правителя, а на оставшиеся ложилась непосильным бременем утроенная, учетверенная доля труда и налогов.

Пророчество слепого отшельника, вскоре после гибели старого доброго Рица облетевшее страну, гласило, что только отпрыск королевской крови сможет одолеть колдуна и вернуть людям Эрегора свободу.

Страна стонала под пятой новой власти, но стон иного рода вырывался из сотен тысяч грудей каждый раз, когда проносился слух о гибели наследников: младшего сына Рица, потом, через несколько месяцев, среднего, еще через полгода — двух дочерей, одной за другой…

Преследуемому каждый день, каждую минуту кронпринцу Амзе так и не удалось собрать полноценное войско, чтобы сразиться с колдуном в открытом бою. Три тысячи — это всё, что у него было, когда под покровом ночи пятеро смельчаков из его отряда хитростью проникли в Лесной замок — резиденцию колдуна — с гарнизоном в восемь тысяч и, перебив стражу на воротах, впустили жалкое подобие армии принца навстречу судьбе.

На смерть и славу.

Неожиданность, ночь и обман сделали свое дело, но всё же защитников замка было несравнимо больше, и всю затею можно было смело назвать глупой и безнадежной, если бы не последний и единственный шанс повстанцев прорваться в Звездную башню в отсутствие Симарона и уничтожить талисман, дающий ему волшебную силу.

Каждый ребенок в королевстве знал, чем закончилась эта битва.

Амза пробился в заветную башню и сокрушил волшебным посохом отшельника Шар Судьбы. Разъяренный Симарон вернулся на крыльях бури, но ничего поделать уже не смог, и ему оставалось только вступить в поединок с застигнутым на месте преступления юношей…

Когда взошло солнце, замок и его окрестности были тихи и безмолвны. Погибли отважные повстанцы. Полегла гвардия колдуна. В последней схватке, поразив друг друга, пали принц Амза и Симарон… «Смерть и слава» — этот клич кучки храбрецов, презревших смерть и вошедших в вечность и славу, расправив плечи и гордо подняв головы, вошел в историю.

Когда через несколько дней окрестные жители набрались смелости и ступили на пропитавшиеся кровью камни древней обители королей Эрегора, то из живых обнаружили лишь горстку раненых с обеих сторон, чудом до сих пор не истекших кровью.

Что стало с раненными приспешниками мага — история стыдливо умалчивала, а имена каждого из выживших бунтарей были занесены золотыми буквами на стену замка, ставшего летней резиденцией нового короля — дальнего родственника бедолаги Рица, рядом с отлитыми в платине именами кронпринца и начальника его гвардии. Ибо каждый ребенок в королевстве знал, почему из пяти наследников Рица в живых получилось остаться только у Амзы, кто доставил ему магический посох слепого отшельника — ведь магический талисман мог уничтожить только маг или простой смертный при помощи другого талисмана, кто планировал безумный налет на оплот Симарона, кто проник во главе четверки бесстрашных в ту судьбоносную ночь в замок, чтобы открыть ворота, и кто в одиночку удерживал в дверях Звездной башни натиск отборной гвардии чародея, чтобы принц мог без помех отыскать смертоносный шар и разбить его…

Амза и Фалько.

Их имена, одно рядом с другим, возглавляли отблескивающий золотом список из сорока трех имен героев, переживших своих военачальников.

Имени Лимбы в этом списке не было.

Сам старик, снисходительно усмехаясь в усы и потирая культю чуть выше колена, объяснял это тем, что имя его там было раньше, в самом низу, последнее, да только, когда нужда в деньгах пришла большая, отковырял он его со стены и продал по буковке. Его имя — что хочу, то и делаю. Хочу — на забор вешаю, хочу — лавочникам продаю. Кто против?

Кроме Найза, ему не верила ни одна живая душа, но Лимбу, который редко бывал абсолютно трезвым и еще реже прислушивался к мнению обитателей Песчаной слободы, это ничуть не волновало.

Могила кронпринца Амзы и капитана королевской гвардии Фалько — ослепительно-мраморная стела, взмывающая в небо — теперь служила объектом поклонения каждый День Освобождения на главной площади столицы. Остальные герои разделили последнее место упокоения одно на всех, без имен, родов и рангов. Ведь еще одна вещь, о которой история стыдливо умалчивает — сколько времени нужно в разгар декабрьской жары нескольким десяткам человек, чтобы похоронить одиннадцать тысяч…

Но это было давно, по меркам тринадцатилетнего мальчишки — эры и эпохи назад, целых девятнадцать лет, а дядя Лимба умирал сейчас, сегодня, когда до двадцатого, юбилейного празднования Дня Освобождения оставалось всего два дня.

Уже съехались высокие гости со всех держав континента, уже начали украшать площадь для торжественного парада Бессмертных — как окрестили их поэты, уже выгнали с центральных улиц накопившихся на них за прошедший год попрошаек и проституток…

Конечно, как всегда, за три часа до начала парада он нарядился бы в самое лучшее свое платье, побрился бы и причесался на пробор, как старший приказчик в бакалейной лавке. Закончив прихорашиваться, сел бы на шаткий табурет у окошка — ждать, пока за ним приедут из дворца королевские гвардейцы и заберут любоваться парадом с помоста для почетных гостей. Он опять отправил бы Найза и его друзей на площадь занимать самые лучшие места, поближе к ограждению, чтобы посмотреть всё, с начала до конца, до самой последней глупой и восхитительной мелочи, и наказал бы глядеть в оба, чтобы не пропустить, как он будет махать ему шляпой с трибуны для ветеранов. И, как обычно, расстроенный Найз, так и не приметив заветного сигнала с раззолоченных подмостков, с горчинкой в праздничном настроении побежал бы домой, в слободу. Но как бы рано он ни вернулся, дядю Лимбу, как всегда, заботливые королевские гвардейцы привезли бы с парада первым, и он, веселый и пьяный, как год, как пять лет назад, гонялся бы на костылях за соседскими курами по пыльной улице, а при виде племянника начал бы упрекать, зачем тот не помахал ему в ответ…

Только торжество будет через два дня, а дяди Лимбы…

Зажимая в потном кулаке два медяка, выданные матерью на прописанное доктором лекарство, Найз несся, распугивая нерасторопных прохожих по обжигающему булыжнику мостовой, по улицам, выцветшим под белым декабрьским солнцем, мимо сливавшихся в одну слепую ленту белесых домов — к захудалой лавке аптекаря за Ласточкиным мостом, на другой конец города.