Наталья Баранова - Тенёта

— Нехорошие вещи творятся ночами в замке, госпожа, — протянул Ханц. — Я слышал, как в свою брачную ночь кричала его жена. Крики доносились отсюда, из этой башни. И, убей Бог, я не понимаю, почему ее тело нашли наутро во рву под северной стеной.

Марта вновь сжала губы. Уж лучше было заплутать в лесу, утонуть в хлюпающей под ногами коня вязкой жиже, чем вернуться назад. Отчего — то, только раз взглянув на кабинет барона, она решила, что никогда не вернется в замок. Тем более не станет его женой. Никогда и ни за что. Даже ценой спасения своей вечной души.

Именно страх придал ей силы, глядя в черные влекущие глаза, не забывать посещения башни. Именно страх погнал ее прочь от проклятого замка и ее хозяина с практически незнакомым человеком в провожатых. Прочь. Прочь, только прочь!

Уж лучше она до конца своей жизни будет видеть только серое небо над головой, пусть для нее вечно будет лить дождь, пусть на нее показывают пальцем и называют умалишенной, пусть никогда ей не носить бархата и шелков, но….

— Ханц, — проговорила девушка внезапно. — Ты говорил, что знаешь дорогу через болота по старой гати.

— Да, госпожа.

— Ты говорил, что если мы пройдем по ней, то вскоре окажемся вне владений барона.

— Да.

— А что будет, вздумай мы выйти на дорогу. Это надолго нас задержит?

— Не знаю, госпожа. Но тучи как будто в сговоре с господином бароном. Стоило нам выехать, как похолодало, и дожди не прекращаются уже сколько дней. Я боюсь, что мы просто не можем пройти по гати сейчас. Прошлой осенью все было иначе.

— Что б выйти на дорогу, — внезапно жестко проговорила Марта, — нам придется повернуть назад. Та тропа, о которой ты говорил, что опасался там засады, мы миновали ее еще до переправы.

— Но тогда я еще не знал, как поднялась река за это время. Мне б как и Вам, лишь унести ноги из владений барона. Если б я не жалел о вашей участи, моя б меня не тревожила. Господин барон всегда широко гулял свадьбы. Даже челяди ставили бочку пива и жарили кабана, что уж там говорить о страже. Стража был хмельна и весела, да еще господин наш жертвовал деньги Церкви. Одаривал старших по чину золотым, а обычным стражам перепадало серебришко. Так вот.

— Что ж ты тогда решил увести невесту?

— Жаль мне было госпожу Анну. Такая, чистая как ангелочек. Волосы светлые, ресницы длинные, и говорила так мягко…. Голос как у птахи лесной. И счастлива была во время бракосочетания, разве что не сияла, как Ангел. А на утро…. Да голос этот в башне. А я тогда уже чуял, что неспроста господин в башне в глухие полночи запирается. У него и посох из человечьих костей сделанный есть. Страшно-то как. Вроде и с Архиепископом дружен, а кажется, не Бог ему друг, а Дьявол. И ведь месяца не прошло, как вы ему подвернулись. Траур трауром, грусть грустью, а глазки у него при взгляде на вас загорелись. А вы… Хоть и вдова, а такая ж, как Анна. Вы вот третьего дня до того, как я вам башню показал, в соборе были, молились. И через окна свет падал и вас всю окутывал. А я стоял и смотрел. И прости, Боже, грешника мнилось мне, что это не солнце, что вы сама вся так сияете. Вот тогда я и сказал себе, что довольно с этого упыря. Что вас он точно не получит. Довольно! Вашей смерти способствовать молчанием я не стану.

Вздохнув, Ханц потрепал лошадь по морде, и, повернувшись, потянул за повод.

Марта, прикусив губу, смотрела на наползающий со всех сторон туман. Туман скрывал то, что оставалось на пройденной ими тропе. Туман прятал то, что было впереди. Существовал лишь небольшой клочок мира вокруг. И он весь, сплошь состоял из темных еловых лап, у которых туман украл все оттенки зелени, сменяв их на черный и серый. Лишь кое-где просвечивала блеклая желтизна последней листвы.

И этот унылый пейзаж словно выпивал последние силы. Марте казалось, что они заблудились вне времени и пространства. Что эта дорога похожа на дорогу в ад, если только в ад есть дорога. Так уныло, так грустно было на душе.

А еще ноющая боль в груди словно бы отнимала и силы. Сдерживая кашель, Марта чувствовала, что порой руки и ноги горят огнем, а иногда едва не превращаются лед.

Не помогал ни тяжелый шерстяной плащ с меховым подбоем, ни добротные башмаки. Вся одежда давно промокла, а сменить ее было не на что.

Иногда Марте казалось, что она не сидит на лошади, а широкая река качает ее, сидящую в лодке, и течение уносит ее вдаль, куда-то очень далеко от реальных ее тревог.

— Ханц, — проговорила девушка, оборвав тишину, до того нарушаемую лишь звуком шагов по лужам. — Ты говорил эти места гиблые. Отчего это?

— Да уйма народа пропадает по болотам и зимой, и осенью, и летом, и весной. Говорят нечисть закружит, поневоле заплутаешь. А еще водяницы ночью блуждающими огоньками с толку сбивают. Кинешься к огонькам, а они тут как тут, насядут со всех сторон, и тянут на дно, тянут.

— Водяницы, — задумчиво протянула Марта. — Ты, стало быть, их не боишься?

— Я, госпожа, дорогу знаю. Мой отец ее знал, и меня научил. Только, боюсь, раз вода в реке поднялась, как бы не было на гати того же. Гать же она не сплошняком. Где особо топко, там и клали. А дорога из болота порой в лесок ныряет, как вот здесь — не тянет, но под ногами хлюпает. И таких островков среди болота — тьма тьмущая. Но если воды много, было б где нам на ночлег остановиться.

— Это не беда, — прошептала Марта.

Ханц тихо хмыкнул.

— Может, привал устроим? — предложил он. — Скоро дорога повыше пойдет, посуше будет. Я костерок запалю, хоть немного погреетесь, продрогли ведь.

— Нет, Ханц, — ответила Марта, чувствуя что чего б не отдала только за возможность посидеть у костерка, если не высушивая одежду, так хоть нагревая ее немного, ненадолго изгоняя ломоту и дикий холод, словно отгораживаясь теплом сырой одежды от них, как щитом от вражеских стрел. — Я скорее хочу выбраться из этих мест и из владений барона. Давай, поспешим. Нехорошо мне, неуютно. Кажется, будто кто-то в затылок смотрит.

— Да здесь всегда так, — отозвался парень. — Я помню с отцом и братьями тут пробирался, не один был, а жути натерпелся. Ну, это место само такое…. Но если не хотите погреться, тогда и впрямь, поедем без остановок. Ночь все равно остановиться заставит. А дни ныне короткие.

Марта, вздрогнув, закусила губу. "Место такое", — подумала она, с тоской. Казалось, нигде во всем мире больше не было солнца и вольного ветра. Не было никогда ни зеленых трав, ни пестрых цветов, ни белой кружевной шали метели. Ни искристого снега, ни буйства летних красок, ни первой листвы. Лишь одна нескончаемо — серая долина. Мир, обгрызенный со всех сторон жадной пастью тумана.

Если б только было можно прикрыть глаза, приникнуть к шее лошади и пуститься вскачь, если б только можно было только разогнать застоявшуюся кровь, почувствовать себя живой.