Андрэ Нортон - Девять золотых нитей

Пятеро…

— А где же остальные? — спокойно спросила женщина.

И остальные тоже вылезли из своих укрытий, словно одно то, что она о них спросила, уже заставило их ей подчиниться. Перед ней предстали мальчики-близнецы, настолько похожие друг на друга, что один казался тенью второго; оба были вооружены деревянными копьями со старательно обожженными на медленном огне и затем тщательно отполированными остриями. Затем вышла еще одна девочка; при ней никакого оружия не имелось, зато имелся малыш, ловко уцепившийся ей за бедро.

Девять. Ну что ж… Однако это было не совсем то, чего она ожидала. Женщина пытливо всматривалась то в одно исхудавшее личико, то в другое. Нет, такого она никак не ожидала! С другой стороны, Ткач обязан обойтись тем, что есть у него под рукой.

Первым ей бросил вызов самый старший из мальчиков, тот, что спрыгнул со стены ей навстречу. Судя по возрасту, он вполне мог быть прежде чьим-то оруженосцем. Одет он был в покрытую ржавыми пятнами металлическую кольчугу, слишком просторную для него, и опоясан ремнем, на котором болтались пустые ножны от меча.

— Ты кто? — Вопрос прозвучал как выстрел, но в певучей речи мальчика слышались отголоски древнего языка горцев. — Как ты сюда попала?

— Она пришла по морской тропе… — Это сказала та девочка, которая, видимо, вместе с ним лежала в засаде на стене.

Свой кинжал она и не подумала убрать в ножны. Но тут слово взяла другая девочка, помоложе, к бедру которой цеплялся ребенок. Во все глаза глядя на гостью, она воскликнула:

— Разве ты не видишь, Гуртен? Это же одна из них!

Дети стояли вокруг гостьи полукругом. Женщина прямо-таки чувствовала на губах привкус страха, сочившегося из детских душ, но к этому страху примешивалась и некая мрачная решимость, которая, собственно, и привела их в это древнее убежище, которая и заставила их выжить, когда умерли все остальные. Да, они будут достаточно прочны для основы, эти девять нитей, чудом сохранившиеся на разрушенной, разграбленной земле…

— Я — одна из Искателей, — сказала женщина. — Если я непременно должна откликаться на какое-то имя, то пусть это будет Лета.

— Ну да, точно одна из них! — упрямо повторила девочка с младенцем на руках.

Старший мальчик по имени Гуртен рассмеялся:

— Ты что, Алана? Все они давным-давно исчезли! А тебе всюду старые сказки мерещатся. Лета… — Он колебался, не уверенный, что может называть ее просто по имени, потом решился и заговорил со всей подобающей вежливостью: — Госпожа моя, здесь ничего нет! — И он, по-прежнему сжимая в руках лук, повел им вокруг себя, словно желая показать, что все здесь для нее открыто. — Мы никому не хотим зла. Мы, конечно, можем потесниться и предложить тебе место у огня, немного еды, кров над головой — но вряд ли что-то большее… Мы ведь и сами давно уже только странники, бездомные странники.

Лета подняла голову так резко, что капюшон плаща совсем соскользнул ей на спину.

— Прими мою искреннюю благодарность за любезное предложение дать мне кров и место у очага. А за то, что ты предложил это по доброй воле, пусть тебе воздастся стократ!

Алана, на минуту утратив бдительность, позволила малышу спрыгнуть на землю, и он, прежде чем девочка успела вновь сжать его в спасительных объятиях, бросился вперед и, чтобы не упасть, протянутой ручонкой изо всех сил ухватился за плащ Леты. Потом поднял мордашку и, заглянув ей прямо в глаза, спросил:

— Мамочка? — И тут же, не успев задать свой самый главный вопрос, весь сморщился и со слезами закричал: — Нет… не мамочка… не мамочка!

Алана наклонилась и снова подхватила мальчика на руки, а Лета мягко спросила:

— Это что же, братишка твой?

Девочка кивнула.

— Да. Его зовут Робар. Он еще… ничего не понимает, госпожа моя. Мы шли вместе с отрядом паломников, и на мосту нас настигли демоны… Мама… Мама велела мне спрыгнуть, а потом сбросила мне на руки Робара. И мы с ним спрятались в тростниках. И он… больше никогда ее не видел.

— Но ты-то видела, правда?

В глазах Аланы плеснулся ужас. Губы ее уже готовы были произнести какое-то слово, но у нее, казалось, не хватало на это сил. Посох Леты поднялся сам собой, и его конец легонько коснулся спутанных волос девочки.

— Пусть погаснет, — сказала женщина. — Пусть воспоминание об этом погаснет, детка. А через некоторое время тебе станет легче: наступит равновесие. Вот что, молодой человек, — обратилась она к Гуртену, — в данный момент я совершенно готова принять твое приглашение разделить с вами кров и место у огня.

С первого взгляда могло показаться, что все подозрения на ее счет у детей рассеялись. Они уже не так судорожно сжимали в руках свое оружие, хотя по-прежнему окружали ее плотным кольцом; а она шла к замку так уверенно, как если бы отлично знала здесь все входы и выходы, устремляясь прямо к тем дверям, что вели в главный зал приемов.

За стенами замка дневной свет быстро сменялся сумерками, но внутри было довольно светло. Шары, вделанные в стены, еще светились, но так слабо, словно то, что давало им жизнь, было на исходе сил. И освещенный этим слабым светом огромный зал являл собой полный упадок, еще усугубленный мрачным покрывалом сумерек.

Некогда эти стены украшали дивные гобелены, которые теперь скрывала такая густая паутина, что почти невозможно было различить то, что на них изображено. На небольшом возвышении, как помнилось Лете, некогда стояли прекрасные тяжелые кресла с высокими резными спинками. Теперь же кресла были опрокинуты и переломаны, и каждый из детей, проходя мимо, прихватил с собой охапку этих обломков. Даже маленький Робар поднял одну деревяшку; видимо, то была непременная обязанность каждого.

За резной ширмой скрывалась еще одна дверь, ведущая в коридор и дальше — в зал поменьше, служивший детям основным убежищем. Посреди зала прямо в полу зияла огромная яма — кострище, над которым висел котел. Он был таких размеров, что Робар вполне поместился бы в нем целиком. Вокруг стояли и лежали прочие кухонные принадлежности.

Огромный продолговатый стол да несколько табуреток — вот и все, что сохранилось из мебели. По одну сторону от очага в ряд тянулись постели, весьма комковатые на вид, устроенные из старых плащей, шкурок убитых зверьков, сена и сухих листьев.

В очаге горел огонь, и один из близнецов тут же подбросил туда дров из той кучи, в которую все дети дружно свалили принесенные ими обломки кресел, а кто-то принялся ворошить головни и раздувать слабое пламя, возрождая его к жизни.

Гуртен, освободившись от ноши, повернулся к Лете и, немного поколебавшись, сказал чуть хрипловато: