Лайон, Лин Картер Де Камп - Под знаменем Льва (=Конан-Освободитель)

Тихий голос шелестел в сгустившемся сумраке, подобно змее, ползущей по костям мертвецов.

Далеко на юге от Аквилонии по бурным водам Западного Океана неслась небольшая галера. Корабль — по стилю аргосийский — держал курс к берегу. Там, сквозь опускающуюся тьму, пробивались огни Мессантии. Светлое на западе, зеленоватое небо знаменовало конец еще одного дня, а над головой, предвещая восход луны, уже зажигались первые звезды.

Возле борта, на полубаке, прикрываясь плащами от брызг, что поднимал, разрезая волны, бронзовый носовой таран, примостились семеро человек. Один из них — немолодой уже, с твердым лицом и спокойным взглядом — был облачен в просторные одеяния жреца Митры. Звали мужчину Декситус.

Другой — высокий, широкоплечий, с волосами, чуть тронутыми сединой, — был в посеребренных латах, украшенных на груди тремя золотыми леопардами. Это граф Троцеро Пуантенский. Именно его флаг с пурпурными леопардами развевался на фок-мачте судна.

Подле графа теребил бородку весьма изысканный господин в бархатной, затканной серебром курточке. Движения его были легки, с лица не сходила беспечная улыбка. Но за ней таилась суровая непреклонность опытного воина. Звали улыбчивого щеголя Просперо. Еще недавно он числился одним из лучших полководцев аквилонской армии. Почти касаясь Просперо локтем, не обращая внимания на гаснущий свет, у борта пристроился царапающий что-то на восковой табличке лысоватый, плотный мужичок совершенно невоенного вида. Его звали Публий. До недавнего времени он служил казначеем при дворе Нумедидеса, испросив отставку после очередного увеличения налогов.

Рядом, вцепившись в шаткие поручни, стояли две девушки. Та, что постарше, — легкая, хрупкая, — зингарская дворянка Велесса из Корцетты. Ее длинные черные волосы трепетали на морском ветру подобно знамени. Обхватив девушку за талию, к ней прижималась другая, совсем еще ребенок, и смотрела широко раскрытыми глазами на приближавшуюся полоску береговых огней. Это Тина. Некогда она была рабыней в Офире, служанкой у одного негодяя, но Велессе — племяннице графа Валенсо — удалось вырвать девочку из рабства. После чего обеим — и госпоже, и фаворитке — пришлось разделить с графом его добровольную ссылку и отправиться в страну пиктов.

Над всей группой собравшихся на полубаке людей возвышалась могучая фигура. Человек этот, особенно в темноте, запросто мог сойти за горного великана. Пристальным взглядом пронзительных голубых глаз и косматой гривой нечесаных волос, падавших на широченные плечи, он напоминал льва. Это был Конан из Киммерии.

Великолепную фигуру киммерийца подчеркивали драная шелковая рубаха, кожаные штаны и высокие морские башмаки. Наряд этот был с плеча предводителя пиратов Траникоса Кровавого, нашедшего смерть в пиктских горах, где он пировал в пещере со своими ближайшими соратниками. Умер знаменитый пират прямо за столом, заваленным сокровищами стигийских царей. Рубаха и штаны оказались маловаты для Конана. Теперь они уже успели изрядно истрепаться, их щедро заляпала кровь и грязь. Но, глядя на великана-киммерийца, никому бы и в голову не пришло назвать его нищим.

— Если мы открыто станем продавать сокровища Траникоса, — говорил граф Троцеро, — это может сильно не понравиться королю Милону. До сих пор он обходился с нами по совести, но, прослышав о нашей добыче — о золоте, рубинах и изумрудах, — он может объявить все это собственностью аргосийской короны.

Просперо согласно кивнул:

— Вот именно. Милон Аргосийский любит, чтобы сокровищница была полна доверху. Любит не меньше, чем любой другой самодержец. Стоит нам обратиться в Мессантии к какому-нибудь ювелиру или ростовщику, через час об этом узнает весь город.

— Что же тогда делать? — спросил Троцеро.

— Надо посоветоваться с нашим главнокомандующим, — лукаво улыбнулся Просперо. — Простите, если я ошибаюсь, но не приходилось ли вам, господин Конан, когда-либо встречаться…

Киммериец пожал плечами:

— Хочешь узнать, не пиратствовал ли я в здешних краях? Доводилось… Может, и еще придется. Разве что вам удастся наставить меня на путь истинный. — По-аквилонски Конан говорил свободно, но с жестким варварским акцентом. После короткого молчания он продолжил: — Есть у меня одна задумка! В порту Публий отправится к казначею заплатить за галеру, с вычетом фрахта, конечно. А я тем временем отнесу барахлишко одному парню… Мы с ним не раз уже крутили дела. Старина Барро всегда давал честную цену.

— Но ведь уже говорили, — возразил Просперо, — драгоценные геммы Траникоса стоят дороже всех бриллиантов мира. Человек же вроде твоего приятеля не даст и десятой доли цены.

— Придется тебя разочаровать, — вмешался Публий. — Цена таких побрякушек на словах всегда выше, чем на деле.

Конан оскалился по-волчьи:

— Не тряситесь! Возьму сколько смогу. Мне подобные навороты не впервой. Сказать прямо, тут и сотой доли хватит, чтобы купить все мечи Аквилонии. — Киммериец оглянулся назад, где на юте стояли капитан и рулевой. — Эй, капитан Зенон! — рявкнул он по-аргосийски. — Передай своим гребцам: если они доставят нас к берегу раньше, чем закроются кабаки, каждый получит серебряную монету сверх обещанного! — С этими словами Конан опять повернулся к своим спутникам и, понизив голос, добавил: — А теперь лучше помалкивайте о сокровищах! Каждое неосторожное слово может стоить нам армии.

К галере подошла мессантийская лодка с шестью крепкими гребцами. Сидевший на корме, завернувшийся в плащ с головы до пят человек помахал фонарем. Капитан галеры ответил на сигнал. Конан направился было в каюту за сокровищами, но тут Велесса положила свою узкую ладонь на здоровенную лапу киммерийца. Девушка кротко посмотрела Конану в лицо. В голосе ее звучало едва ли не отчаяние, когда она спросила:

— Ты все же решил отослать нас в Зингару?

— Так будет лучше. Войны и мятежи не для благородных дам. Камушков, что вы возьмете с собой, хватит на приличное приданое. Если хотите, я могу сам перевести их в звонкую монету. А сейчас мне пора топать.

Не говоря больше ни слова, Велесса протянула киммерийцу небольшой мешочек из мягкой кожи, добытый Конаном в пещере Траникоса. Девушка проследила взглядом, как могучий варвар соскользнул вниз по трапу. Она всем своим существом ощущала мужественность, которая исходила от киммерийца подобно жару бушующей топки. В глубине души Велесса мечтала о том, чтобы навсегда забыть о любом приданом. Однако Конан с того самого дня, когда спас и ее, и Тину из рук пиктов, относился к обеим девушкам лишь как друг и защитник.