Наталия Котянова - Зима плюс осень равно весна

Рихард Хантер всегда относился к своей фамилии с изрядной долей иронии. Охотник… Вот ещё! Хоть в прямом, хоть в переносном смысле. Не его это — охотиться. Выжидать, выслеживать, сливаясь с окружающей обстановкой — лишь для того, чтобы в нужный момент сделать молниеносный рывок и одним-единственным чётко выверенным движением сразить свою жертву наповал. Безошибочно. Безжалостно. Наверняка.

…А ведь все вокруг думают про него именно так. Охотник. Бизнес-акула. Человек, который всегда добивается своего. Которому нет смысла сопротивляться. Который никогда никого не жалеет… Хотя бы потому, что никто в своё время так же не пожалел его самого.

Каково это — полностью ослепнуть в двадцать четыре года? Потерять родителей, пережить предательство друзей и ещё вчера «дико влюблённой» невесты, едва избежать полного разорения… Поседеть в одну ночь…

Никто не знает, чего ему стоило снова подняться. Но он — поднялся. Просто потому, что его забыли научить сдаваться. Он не умел проигрывать, и не проиграл. Даже слепой. Один, намеренно отодвинувший от себя остальной мир — он всё равно остался победителем. Как ему это удалось? Если бы кто-то осмелился спросить его об этом прямо, получил бы в ответ «фирменный» циничный смешок и неожиданно-легкомысленное: «Понятия не имею! Видать, карма такая!» Но никто не спрашивал. Свят-свят-свят…

Рихард Хантер сидел в своём кабинете, в любимом удобном кресле и рассеянно смотрел в окно. Вернее, смотрел в сторону окна. Опять метель… Воет и воет, как раненый зверь, который из последних сил приполз к его дому в надежде, что над ним сжалятся и впустят в уютное, обещающее покой и выздоровление тепло. Глупый зверь… В этот дом его точно не пустят. Потому что это — его дом. Только его, только для него, и ни для кого больше. Потому, что он — Хантер. Охотник. Не-жертва. К сожалению многих.

Тогда какого чёрта?! Мужчина раздражённо поморщился и с силой потёр висок. Третий раз, третий — это уже ни в какие ворота не лезет. Но, тем не менее…

Жёлто-красный кленовый лист на снегу, прижатый тяжёлой меховой лапой, скомканный и рваный — как и положено хрупкому листку под весом уверенного в себе хищника — вдруг вспыхивает, да так ярко, что мир на миг просто перестаёт существовать, обжигает, проникая под кожу, заставляя испуганно колотиться равнодушное ко всему сердце… Пронзительная боль также быстро уходит, и хищник с изумлением замечает, что снег под его лапой внезапно растаял до самой земли. Даже не до земли — до травы, молодой, весенней, ярко-зелёной. Слепящей почище сверкающего на солнце снега. Невольные слёзы из глаз, лапы беспорядочно топчут снег, оставляя после себя живые изумрудные следы. Резь в глазах становится сильнее, но хищник почти не замечает её, занятый гораздо более важным делом — он дышит. Урча от наслаждения, жадно глотает почти забытый, непередаваемо вкусный воздух обрушившейся на него весны. А он думал, что она больше никогда не наступит. Глупый, глупый…

Третью ночь подряд Рихард видел один и тот же сон. Третье утро начиналось для него с ощущения безмерного, какого-то детского счастья, которое обещал ему этот сон. Дальше следовали разочарование, недоумение и злость. В том или ином порядке, но тоже обязательно. Ибо Рихард настолько привык контролировать свою жизнь, знать, что всему есть своё объяснение и без труда находить его, что этот, казалось бы, незначительный эпизод порядком действовал ему на нервы. Он впервые за долгое время чего-то не понимал. Ну, сон, подумаешь. Ну, повторённый трижды, бывает. Ну, в какой-то мере символичный… и что? Ничего. Кроме одной маленькой детали. Вот уже десять лет Рихард Хантер вообще не видел снов. Ни разу с той страшной ночи…

И вот теперь… Что же он означает? Что подсознание так жаждет ему сообщить? Неужели то, о чём он сейчас мимоходом подумал? Но это же смешно!

Размышления затянулись, но ни к какому более-менее стоящему выводу он так и не пришёл. Спокойно, не злиться, не злиться…

Неизменный секретарь — фиг его знает как выглядевший, но чрезвычайно расторопный парень — привычно скользнул в приоткрытую дверь кабинета, держа наготове блокнот.

— Не хочу звонить ему сам… Позвони и передай — я согласен. День пусть выберет на своё усмотрение.

— Хорошо.

Похоже, старину Сноурта ждёт небольшое потрясение с утра пораньше. Хотя, какое там «небольшое»! Он просто обалдеет. Ведь на его памяти Рихард едва ли не впервые изменил своё решение. Правда, касалось оно пустяка, но тем не менее… Значит, эта чёртова вечеринка, на которую все так рассчитывают, всё-таки состоится. Если бы он сам знал, зачем он это делает… Ничего, вот на ней и узнает.

Сколько раз он уже пожалел о том, что поддался на эту «сонную провокацию»? Если быть предельно точным, то двенадцать. Сноурту это показалось забавным: позвать от его имени тридцать пять человек, ровно столько, сколько лет исполнилось на днях «нашему уважаемому имениннику». Правда, сам Дэн с пеной у рта утверждает обратное — он-де приглашал максимум двадцать «рыл» и никак не виноват в том, что они дружно решили взять с собой своих незамужних дочерей. «Господин Хантер, конечно же, имел в виду непременное присутствие и моей несравненной малышки Катрины (Женевьевы, Шарлотты, Мэдлин… нужное подчеркнуть), поэтому я счёл своим долгом…» привезти в его дом очередную жеманно хихикающую дуру. Или не хихикающую, но всё равно дуру. Впрочем, это у бедняжек явно наследственное…

Или Рихард просто переоценил чужое отношение к собственной персоне? Не так уж его и боятся уважают «друзья, партнёры и добрые соседи», как он привык думать? Дэн клялся, что самолично добавил в стандартный текст приглашений ставшую уже привычной фразу «убедительная просьба парфюмом не злоупотреблять». И… вот.

Невыносимо воняющее Благоухающее облако — адская смесь самых модных в этом сезоне ароматов, «нежных и чувственных», то есть убийственно-сладких и удушающе-тяжёлых, заставило хозяина пообещать себе, что следующая вечеринка в этом доме состоится никак не раньше его столетнего юбилея. Если, конечно, он до него доживёт. Судя по всему, шансов на это нет никаких…

— Держи, а то смотреть больно, — шёпот друга раздался над самым ухом. Вместе со стаканом в руку незаметно перекочевала таблетка обезболивающего. Спаситель!

Минут через десять Рихард смог относительно примириться с окружающей обстановкой и скрепя сердце ринулся в самую гущу «дорогих гостей». Радовало то, что маменек упомянутых Катрин и Женевьев здесь не было вовсе: хоть к этому его негласному пожеланию отнеслись всерьёз. Соседи и знакомые давно и чётко усвоили, что господин Хантер не выносит праздной болтовни и сплетен. С тех самых пор, когда главной темой оных был он сам и его «несчастная семья». На редкие неделовые мероприятия вроде сегодняшнего он приглашал исключительно мужчин и тех немногочисленных дам, с кем можно было обсудить всё те же «мужские» темы. Бизнес, политику, последние научные достижения, в крайнем случае искусство, но уж никак не моду-погоду. Таких дам в его окружении было целых три, не считая Герды. Глава местного благотворительного фонда, двоюродная тётка, насколько пожилая, настолько и мировая, и вдова друга и партнёра Хантера-отца, сумевшая, несмотря на «помощь» сыновей — редкостных раздолбаев, сохранить и приумножить семейный капитал. Этих женщин Рихард искренне уважал, каждую по-своему, и потому внёс их имена в самое начало списка предполагаемых гостей. Сразу после единственной сестры. Впрочем, он был почти уверен, что у Герды снова найдётся весомый предлог не навещать «любимого брата». И относился к этому вполне философски. Им действительно легче выносить друг друга на расстоянии, и чем оно больше, тем лучше.