Морок (СИ) - Горина Екатерина Константиновна

Иннокентий спускался в сырость винного погреба, увлеченный мыслями о будущей славе, тщательно продумывая свое поведение в случае, если его объявят героем.

— Нет-нет, — милосердно говаривал он собравшейся толпе. — Ну что вы, — тихонько смеялся Иннокентий и тискал толстых розовых младенцев, которые тянули к нему свои пухленькие ручонки, вырываясь из объятий молодых матерей, почти вплотную придвинувшихся к нему и в восхищении желающих стать еще ближе к великолепному юноше. — Что вы? Что вы? Совсем я не герой, герои — это вы. Наши любимые тетушки и матушки, невесты и дочери. Вы, те самые, которые ждут нас ночами!

Воображаемая толпа обступала Иннокентия, уже явно чувствовались все запахи крестьянского тяжелого труда. Сильнее и сильнее ударял в нос пот, жаркий, удушливый запах крови становился явственнее. Иннокентий старался быть выше этого и не прикрывать нос от чудовищной вони, которая шла от окруживших его жителей деревни. Нельзя было показать, что они ниже его. Однако запах становился все назойливее.

Вдруг раздался тяжелый звук, как будто дубовую дверь, окованную железом, со всей силы закрыли. Иннокентий прервал свою вымышленную речь перед обожателями. Действительность поразила его, он догадался, что запах, мучавший его обоняние, происходил не от толпы вовсе, и, вообще, не был выдумкой.

Он стоял посреди грязного полутемного подвала, где на самом деле пахло затхлой кровью и потом.

— Как это можно содержать в такой нечистоте винный погреб, — подивился Иннокентий и попытался отыскать проход к бочкам, хранившим в пузе игристые зелья.

Думать о плохом сейчас, когда жизнь открывала перед ним тысячи дорог, наконец-то давала ему шанс и помощника воплотить в реальность всё, о чем он мечтал, не хотелось. Иннокентий старался не смотреть на пол, заляпанный кровью, не разглядывать, обо что там в полутьме споткнулся. К дурманящему запаху он почти привык.

— В конце концов, хорош герой, испугался подвала, — подбодрил себя Иннокентий вслух и постарался рассмеяться.

И действительно, на какое-то время это вернуло ему бодрость духа. Как же мог запаниковать тот, в кого поверил старый прожженный Казимир. Нет, опытный вояка не мог ошибаться. И уж если он выбрал Иннокентия, значит в Иннокентии что-то было. Нельзя допускать и мысли о трусости, ведь такими мыслями только подведешь Казимира, испытанного и закаленного в боях, выбравшего именно его и поверившего в него.

Терпеть вонь и прогонять страх стало в разы проще, когда Иннокентий стал делать это не для себя, а ради старшего товарища. Того, что несколько мгновений назад пугало, теперь хотелось еще и еще, на место страха явился теперь раж: хотелось, чтобы испытаний стало намного больше, чтобы Казимир мог бы гордиться своим избранником. Вот уж верно, ведь Казимир-то точно знает, что в подвале у корчмаря, и, наверняка, хитрец и отправил его сюда, чтобы испытать: а не ошибся ли он в юноше.

— Нет! Не ошибся, Казимир! — почти выкрикнул Иннокентий и сделал решительный широкий шаг вперед.

Тут же он почувствовал, что угодил во что-то мягкое.

«Не смотри!» — услышал юноша приказ внутри себя. И тут же сам с собой поругался: «Ну и хорош ты, паря, если испугался того, что лежит на полу. Стыдоба, посмотри, что там, что как девка-то?»

Ужасная, страшная догадка поднималась из недр желудка, оставляя за собой бурление в области живота, она практически докатилась до горла, застряв в нем криком ужаса и распухая, занимая собой весь путь движения воздуха, просясь наружу любым способом.

Иннокентий решительно наклонился и поднял то, что заставило его остановиться. «Рука?» — удивленно переспросил внутренний голос. — «А монстры?»

Тонкие пальцы находки, неестественно вывернутые в разные стороны, как указатели на столбе, торчали в разные стороны. Поначалу это даже не было страшно, это было любопытно. Иннокентий удивился: «Что за уродец — хозяин странного тельца?»

Юноша начал припоминать, как на День Изгнания магов, в деревне женщины рядились в страшные и смешные наряды, красили лица в яркие цвета и соревновались в том, кто страшнее скорчит харю. У некоторых рожицы выходили не столько страшные, сколько уморительные. Иннокентий, вспоминая несколько таких девчушек, даже улыбнулся, позабыв о своей находке. Некоторые, особенно гибкие, превращали деревенские игрища в настоящее представление, так ловко они могли изгибать позвоночники и руки, что нельзя было решить сразу, то ли они мучительно скручивают себя и терпят боль от неестественного положения тела, то ли вправду такими родились.

Иннокентий осматривал то, что нашел и никак не хотел, и не мог признаться самому себе в ужасе своего положения. Вместо того, он сосредоточился на глупом вопросе — принадлежала ли эта рука уродцу от рождения или ее отрубили в тот самый момент, когда хозяин ее изогнулся на День Изгнания для удовольствия зрителей.

Мысль о том, что эта рука принадлежит обычному, такому же, как он, человеку и что изогнутой она стала вследствие действий мучителей, яростно стучалась в сознание юноши, но он не сдавал бастионы, не допуская ее ни на вздох ближе.

Иннокентий попятился назад, чувствуя, что все-таки самое разумное сейчас — просто уйти от находки, выбраться на свет. Сделав пару шагов, поскользнулся и так и рухнул всем телом, прижимая к себе чужую уродливую руку.

Тот ком ужасной догадки, которая застряла в горле, с этого момента неудержимой лавиной прорвала плотины сознания и дамбы тела, выливаясь отовсюду — из глаз слезами, из горла — криком, из штанов — дымящейся теплой массой.

Иннокентий бессильно двигал ногами, пытаясь отодвинуться как можно дальше от места падения, он скреб руками по полу, мотал головой и изгибался всем телом, пытаясь сбежать из душного подвала, не понимая, что уперся в стену и не продвигается ни на сколько.

Немного придя в себя, он повертел головой, чтобы угадать хотя бы по небольшому клочку света, где находится дверь, чтобы выйти, но света не увидел.

— Да как так-то? — растерянно прошептал Иннокентий.

— А здесь всегда так, — ответил рядом тихий ласковый шепот.

Иннокентия затрясла мелкая дрожь. Дыхание стало частым и отрывистым. Через несколько секунд он понял, что его трясет и он как-то гаденько меленько и тоненько хихикает.

— Обосрался тварь! — Иннокентий почувствовал резкий удар по голове, и все перед его глазами поплыло и исчезло.

Он еще барахтался в надвигающемся сером тумане, который заливался в глаза с самых краев, закрывая обзор, он еще силился закричать, позвать своего защитника и учителя, который точно услышал бы его, найди Иннокентий в себе хоть немного сил, пусть даже шепотом, назвать его имя. Ему уже не было стыдно за свой испуг, неважно было, как на это посмотрит его товарищ, будет ли презирать его. Ему просто хотелось, чтобы это скорее кончилось. Он понял, что очень-очень соскучился по маме. Иннокентию захотелось оказаться дома, на теплой печке, а за занавеской мелькание быстрых маминых рук и щелканье масла в сковородке.

— Ка-зи-мир! — прохрипел Иннокентий.

Голова его безвольно повисла.

В тёмной избе было жарко натоплено. Лампады, качающиеся по углам комнаты, сильно чадили, отчего брёвна и мох вверх до самого потолка были чёрного цвета. В доме пахло травами, прелым сеном, гнилью и кровью.

За большим столом собрались пять человек. Казалось, они все пришли на какой-то удивительный бал-маскарад, потому что костюмы их были столь различны, а лица и волосы так дивно украшены, что совершенно нельзя было понять, люди это или картины сумасшедшего художника.

Самой заметной казалась фигура высокого белого старика с длинной седой бородой, вытянутым благообразным лицом и глазами, источающими лукавую хитрецу. Лоб старика украшала расшитая тесьма, такая же вилась вокруг его бедер. Белая льняная ткань покрывала тело от плеч до пят.

Всё собрание хохотало в голос, кто-то склонился с высокого кресла под стол, обхватив руками живот, кто-то запрокинул голову, кто-то утирал слёзы смеха, в то время, как кудесник держал речь перед ними: