Алексей Игнатушин - Псы, стерегущие мир

Вольга перехватил взгляд князя, вздохнул тяжко.

– Ясно. Придется тряхнуть стариной. За что хоть супостат ополчился?

Князь пожал плечами, но живот скрутило судорогой. Ответил как можно равнодушнее:

– Не все равно? Главное: не договоримся – не на живот будем биться, насмерть.

Седая голова волхва низко склонилась, узловатые пальцы нервно шевелились, будто перебирали в спешке чародейные травы. Вольга поднял голову, посмотрел остро:

– Потому услал Стрыя? – Яромир кивнул, и волхв продолжил: – То-то я дивился: на кой ляд отправляться к порубежью? К князю Вышатичу…

Князь молча кивнул, и Вольга хмуро усмехнулся:

– Неразговорчив ты сегодня, княже. Пойду я, дел много, травы заготовлю.

Яромир посмотрел на служителя богов, кивком отпустил. Поспешно оборотился к открытому окну, чтобы не усмотрел мудрый старец в глазах тревоги. За спиной простучал посох, скрипнула дверь, и шаги Вольги стихли.

Яромир втянул утренний воздух с ароматом печева. У входа в поварню мельтешила челядь, спеша приготовить стряпню. Отроки под рукой Ратьгоя невольно раздували ноздри, головы поворачивались на запахи съестного, слова о ратном искусстве пролетали мимо ушей.

Ратьгой налился дурной кровью, но мимо прошла дородная кухарка, лукаво стрельнула глазками, и воевода оттаял. Пальцы, похожие на коренья дуба, крутнули пышный ус.

Князь светло улыбнулся, взор скользнул к небозему. Миновал каменную – вот диво! – стену детинца, заботливо прошелся по посаду, где начинала бурлить жизнь, уткнулся в городскую стену, в воинов, неспешно ходящих по забралу.

За городом рос яблоневый сад. Князь посадил его для Умилы, дабы любимая радовалась, глядя на кусочек ирия на земле.

Опричь садов виднелась темная стена леса – тянулась покуда глаз хватает.

Солнце ласково освещало земную красоту: любо богам смотреть, как трудолюбивые люди обращаются с сотворенным миром. Яромир устало закрыл глаза, и перед внутренним взором город и сады полыхали губительным огнем. К небу всходил черный дым.

Щеки коснулась незримая ладонь, потрепала ласково. Князь невольно улыбнулся, холодная глыба в животе немного оттаяла.

Ведогон – незримый дух-защитник, что во время сна исходит из человека и охраняет от неприятеля: вредного баечника, воров – не стал дожидаться ночи и хоть как-то попытался успокоить.

Зеленый шатер листьев прикрывал от палящего летнего солнца малый конный отряд. По лесной тропке ступали пять седельных лошадей да две вьючные.

Верткая сорока перепрыгнула с ветки на ветку, забавно повернула голову, от удивления распахнула клюв. Во главе отряда ехал, ни дать ни взять, оживший асилок. Огромный муж, без меры волохатый: на лице одни глаза в обрамлении черного волоса – даже из ноздрей торчали жесткие пучки; падала на грудь бородища, густая настолько, что стрела запутается. Шея в человечий обхват, серебряная гривна еле видна из могучей поросли, рамена плеч мало не чиркают деревья на обочине, торс походит на столетний дуб.

Конь под великаном под стать седоку: похож на живую скалу угольного цвета, глаза отсвечивают червью. За чудовищем цепь ям, сыплются в стороны комья земли.

Всадник одет в расшитую рубаху да штаны, ноги в сапогах попирают стремена. При бедре великана исполинский меч, размером с оглоблю, такой попробуешь поднять – пуп порвешь, а глаза на лбу повиснут.

Сорока скакнула на другую ветку, круглый глаз с любопытством уставился на спутников могучана.

Рядом с главой отряда они казались карликами: светловолосые, у одного пышные усы в виде подковы, у другого – окладистая борода, как и надлежит славному мужу. Одеты так же просто. У бородатого меч, усатый с топором.

Бородатый оглянулся на замыкающих – безусых отроков, приставленных в услужение к знатным витязям. В светлой бороде мелькнула дружеская усмешка.

– Савка, как поклажа, не потеряли?

– Нет, Лют, волки пока не напали, кобылы целы, – улыбнулся отрок в ответ.

Усатый обернулся: глаза ехидные, но лицо донельзя серьезное.

– Если что, бей хвостатых меж ушей, зря, что ли, взяли булавы. Или меня кликни, подсоблю топором. Хоть отомщу за тебя и Ждана.

Витязь гулко расхохотался. С деревьев упали несколько листков и спланировали в его открытый рот.

– Тьфу!

Тропу огласил дружный хохот, сорока испуганно слетела с ветки и с пронзительным стрекотом исчезла в лесу.

Богатырь обернулся на смех, будто скала шевельнулась; глаза скрыли кустистые брови. Низкий голос огласил округу, и сразу затрепетали деревья, посыпался дождь листьев, сухие сучья защелкали по стволам, а окрестное зверье испуганно примолкло.

– Буслай, хватит озоровать, а то поучу ремнем.

Усатый смиренно склонил голову.

– Поучишь, воевода-батюшка, – ответил он чересчур кротко.

Лют уловил насмешку, сдержанно хмыкнул. Воевода Стрый нахмурился. Чувствуется, что сопляк посмеялся, но каким образом? Буслай смотрел открыто, чисто, мол, и в мыслях не было. Стрый рассерженно повернулся, плевок гулко упал в траву.

Лес, умытый недавним дождем, сиял чистотой, зеленая крыша просвечивала медовым светом. От изумительно свежего воздуха груди путников распирало до хруста ребер. От стволов веяло доброй силой.

Буслаю почудился девичий смех, и он завертел головой: мелькнула за деревом девичья коса, погодя показалось прекрасное лицо самодивы. В черных глазах озорные огоньки, вот-вот язык покажет. Буслай в ответ тепло улыбнулся.

Кольнуло сожаление, что нет медного рожка, тогда бы заиграл, очаровал лесную красавицу звуками, руками обвил тонкий стан, прильнул бы к устам сахарным. Как знать, может, и в жены взял бы нестареющую деву.

– Буслай, хватит о бабах думать! – рявкнул Стрый.

Самодива улыбнулась проказливо и исчезла за деревом. Буслай раздраженно уставился в затылок Стрыя: что за манера лезть в неподходящий момент? Краем глаза заметил ироничную улыбку Люта.

– На себя посмотри, – огрызнулся Буслай и обиженно отвернулся.

Лют пожал плечами, и его взгляд затерялся в сплетении травы.

Маленький отряд уходил в глубь леса.

Юркая сорока скрылась в чаще, но в сплетении ветвей особо не полетаешь, потому сложила крылья и с дерева на дерево перебиралась прыжками. Лесные тенета прорвались утоптанной поляной: в центре язва кострища, рядом вповалку обугленные бревна.

Сорока приземлилась, грянулась о землю грудью. На месте птицы со стоном разогнулась женщина в грязных лохмотьях.

Космы закрывали лицо – глаза зло сверкали в пепельных струях пополам с землей.

– Чего попрятались? – хрипло вопросила женщина поляну. – Есть новость.

Трава у подножия могучего дуба затряслась, и сквозь стебли мелькнули пальцы. Мощная рука отбросила кусок дерна, и из землянки под корнями вылезли лохматые люди. Самый мощный подошел к женщине, спросил неприветливо: