Мелисса Харди - Акеро

- Позвольте уверить вас, что… - хотел было вставить слово клирик, но настоятельница прервала его и продолжала:

- Впрочем, я этого не отрицаю. Я была строга с Мари-Бернардой. И если она умерла от непосильной работы, стало быть, виновата я.

- Я не сомневаюсь, что вы не хотели… - запинаясь, начал монах.

- И все же, - уверенно продолжала старуха, - я должна напомнить епископальной комиссии, что моим долгом было наставлять послушниц в смирении. Сделав Мари-Бернарду своей избранницей, Богородица ниспослала нашей сестре великую милость. Не удивительно, что Мари-Бернарда возгордилась. А гордыня, как вы знаете, смертный грех. Кроме того, на моем попечении были и другие послушницы. И я не могла допустить, чтобы они почитали в ней святую и тем самым погубили свои души.

- Она была очень больна, не так ли? - Монах сверился с бумагами. - Хроническая астма, грудные боли, одышка. Потом аневризм и размягчение костей.

- Вы правы, - отвечала абатисса. - Каких только хворей у нее не было! Она харкала кровью. Таз за тазом. Откуда в ней! столько и бралось! Ее четыре раза соборовали. Даже для блаженной это многовато!

- Так, посмотрим, что тут у нас… - Доктор Конт запустил пальцы в грудную клетку Бернадетты.

- Вы позволите, коллега? - Доктор Талон в свою очередь с интересом склонился над телом. - Так, похоже, мы подобрались к печени.

- Замечательно! - с энтузиазмом подхватил хирург. - Думаю, нам удастся извлечь небольшой участок! - Но едва скальпель коснулся печени блаженной, как господин Конт отдернул руку. - Боже мой!

- Что такое? - спросил епископ.

- Печень еще… абсолютно жива! - отвечал тот. - Взгляните! - Доктор выпрямился, держа щипцами извлеченную долю органа. - Дело в том, что печень, как всякая мягкая ткань, обыкновенно ссыхается и очень быстро рассыпается в прах или окаменевает, - пояснил он. - Но чтобы орган сохранился в таком виде… Это сверхъестественно. Что вы думаете по этому поводу, мсье Талон?

- Да, да, очень необычно! - закивал тот.

- Живая печень! Поистине великая милость выпала нашей дорогой Бернадетте! - прослезился епископ.

Монахини оживленно защебетали, словно пташки под летним дождиком.

- Итак, матушка-настоятельница, вы полагаете, что Мари-Бернарда не обладала должными добродетелями, чтобы быть причисленной к лику святых. И, если я правильно вас понял, вы не верите ее рассказам о видениях Богородицы.

- Вы правильно меня поняли, - подтвердила абатисса.

- Благодарю вас, матушка, вы оказали неоценимую помощь каноническому дознанию. - Монах поднялся, чтобы уходить.

- Впрочем, у нее был один дар, - вдруг торопливо заговорила настоятельница, словно желая задержать епископского посланника.

- Дар? - переспросил бенедиктинец.

- Дар притягивать людей, - объяснила мать Мария-Тереза. - Своего рода харизма.

- Харизма?

- Очарование… да, очарование.

- Боюсь, я вас не понимаю. - Монах с удивлением смотрел на настоятельницу.

- Она была очень красива, - сказала та.

- Да, я видел фотографии, - кивнул бенедиктинец.

- На фотографиях этого не видно, - задумчиво проговорила старая монахиня. - Во всем ее образе было что-то неземное, и это нарастало с каждым годом, - продолжала она с неожиданной мягкостью в голосе. - Даже когда она только поступила к нам круглолицей толстушкой, в глазах ее было что-то, что не оставляло равнодушным. - Абатисса замолчала, припоминая, потом подняла глаза на бенедиктинца и сказала: - Долгая болезнь изуродовала ее тело, но и придала ее чертам некоторую утонченность. В конце жизни она была просто красавицей. Страдания преобразили ее.

- Оказывается, вы все-таки были привязаны к сестре Бернадетте, - заметил монах.

- Я любила ее как никого на свете, - сказала в ответ абатисса сдавленным голосом. - К моему стыду, я любила ее больше, чем Спасителя! Подумать только, она видела Бога!

По лицу старой абатиссы, сквозь лабиринт глубоких морщин, скатилась слеза. Правая щека старухи дрожала, словно струна.

Процедура извлечения реликвий закончилась, и свидетели разошлись. В часовне остались лишь монахини ордена сестер милосердия, которым выпала честь подготовить блаженную к церемонии беатификации. Настоятельница распорядилась, чтобы тело Мари-Бернарды обмотали бинтами, оставив открытыми лишь лицо и руки, и положили обратно в гроб. Затем она послала сестру Клеманс пригласить в часовню господина Буржо. Господин Буржо был представителем фирмы «Пьер Иманс», парижского производителя манекенов, и уже давно дожидался в приемной.

- Хотя тело Мари-Бернарды находится в превосходном состоянии, - объясняла ему настоятельница, - на лице и руках заметны черноватые пятна, а нос и глаза несколько ввалились. Мы хотели бы устранить эти досадные недостатки, чтобы они не травмировали прихожан, которые придут поклониться блаженной.

- Вы приняли правильное решение, матушка, - отвечал мсье Буржо. - Это итальянцы выставляют своих святых в неприглядном виде. Вы видели святую Клару в Ассизи? Черна, словно эфиопка!

С этими словами агент приступил к снятию слепка с лица и рук блаженной, по которому впоследствии должны были быть изготовлены восковая маска и парафиновые перчатки.

- Я приготовила для вас фотографии. - Мать-настоятельница передала агенту конверт. - Надеюсь, они помогут вам достичь максимального сходства.

- Положитесь на «Пьер Иманс», мадам! - заверил мсье Буржо. - Блаженная Бернадетта будет как живая. И никто ничего не заметит.

Гроб перенесли в часовню Святой Елены, чтобы скрыть тело блаженной от посторонних глаз и от монашек, которые в религиозном рвении забывали о своих прямых обязанностях. Там оно оставалось до прибытия золотой раки. Ризничему было приказано опечатать двери часовни.

«Никто не должен входить сюда, пока папа официально не беатифицирует нашу сестру». - объявила игуменья.

Последующие три месяца туго обмотанное бинтами тело Бернадетты пролежало во мраке часовни, тишину которой нарушал лишь шепот монашек, коленопреклоненно молившихся снаружи у опечатанных дверей.

- Они ушли, Акеро? Сколько от них шуму и суеты! А эта Форестье? Она была еще послушницей, когда доктор в последний раз отправил меня в лазарет. Лазарет с белой часовней! Ты помнишь, Акеро? Как там было красиво! Все белое, на окнах занавески! Надо сказать, Форестье ужасно подурнела. Какой длиннющий подбородок! Впрочем, она никогда не была такой красивой, как я, или как ты, Акеро.