Елена Грушковская - Великий магистр

Он смотрел на меня из-за прутьев решётки пустым, бессмысленным взглядом, без единой искры разума. Оборванный и грязный, заросший, он был крайне злобен, и только толстые прутья ограждали окружающих от его агрессии.

— Как твоё имя? — спросила я.

Он только оскалил жёлтые клыки и зарычал, с ненавистью вперив в меня взгляд налитых кровью глаз. Нет, даже не хищник — просто упырь, тупой кровосос. Смотреть на это звероподобное существо было жутко. И что прикажете с ним делать?

А вопрос этот задали мне.

— Как прикажешь с ним поступить, Аврора? Он совершенно дикий и, похоже, не в своём уме.

Вам когда-нибудь доводилось отдавать приказ убить живое существо? Скорее всего, нет. И поверьте, вы мало потеряли, не приобретя этого опыта. А вот мне — да. Доводилось.

— Лечить его. Попытайтесь снова сделать из него человека.

Ответом мне было недоумение.

— Человека?

— Вы поняли, что я имею в виду. Если не удастся… Если не удастся, придётся его усыпить.

— Усыпить?

— Ну, вы поняли.

И лукавый же дёрнул меня пойти на это авроровское мероприятие! Поддавшись уговорам Юли, я пришла, но с первой же минуты начала ждать, когда всё это закончится. Среди участников были и хищники, и люди, и по периметру зала стояли ломящиеся от яств столы. Вполне человеческих яств, которые уплетали с большим аппетитом и люди, и хищники. Вы спросите, как? Как мы ухитрялись не выдавать себя — ведь мы не можем употреблять в пищу ничего людского?

Благодаря изобретению дока Гермионы — капсулы, которая, растворяясь в желудке, покрывала его стенки непроницаемой плёнкой, не позволявшей пище всасываться. Она держалась около пяти часов, после чего начинала растворяться, и до этого момента следовало прочистить желудок, дабы избежать отравления. В рот и нос мы брызгали аэрозоль, отбивавший на те же пять часов вкус и обоняние, в противном случае мы не смогли бы взять в рот ни куска человеческой пищи.

Отчёт о деятельности «Авроры» и её достижениях был невыносимо скучен и длинен. Я уже начала тайком позёвывать, когда вдруг мой взгляд скользнул по знакомому лицу. Были на мероприятии и представители прессы; так вот, среди них я узнала ту самую молодую журналистку, которую пришлось спасать от клыков озверевшего упыря в канун Нового года. В центре дока Гермионы ей залечили укус на шее, а воспоминания о том происшествии стёрли, внушив, что на неё напал какой-то маньяк. Её взгляд встретился с моим, и мне почудилось в её глазах что-то… Нет, не то чтобы она меня узнала — не должна была, но что-то такое ей тоже «почудилось». Ещё несколько раз я ловила на себе её взгляд, а потом началась пресс-конференция, и ей стало на какое-то время не до меня. Я хотела было улизнуть от греха подальше, но тут вдруг…

Вспышка света, и снова — идущая по сумрачному коридору фигура в чёрном плаще. С замершим сердцем я видела, как она надвигалась на меня, слышала грозный звук её шагов, совершенно не чувствуя при этом своего тела…

Когда я очнулась, пресс-конференция уже закончилась. Пошатываясь, я вышла на улицу, под тёмное холодное небо, и с жадностью закурила. Падал снег. Ощущение чего-то неотвратимого, неумолимо надвигающегося на меня, как та фигура в видении, накрыло меня с головой.

— Извините, вам нехорошо? — спросил заботливый голос.

Ну вот, так и думала. Эта журналистка — тут как тут. И чего ей от меня надо?

— Нет, я в полном порядке. Просто скучновато стало.

— Вот как! — засмеялась она.

А она симпатичная, когда не перепугана и не перемазана кровью. Улыбка славная, смех приятный. Милая девушка. Было бы жаль, если бы та тварь её убила.

— А вы знаете, у меня такое ощущение, будто я вас видела раньше, — заявила она.

Гм. Не должно бы так быть. Но кто его знает? Может, какие-то проблески памяти…

— Меня зовут Вика. Виктория Безенчук. Я пишу статью об «Авроре».

Я решила задать вопрос:

— А в каком издании вы работаете?

Она назвала. Хм… Не могу по памяти перечислить все газеты, кормящиеся с руки «Авроры», но вполне вероятно, что эта входит в их число.

— А вы?

Это она меня спросила? Да, меня…

— Аврора.

Её красивые глаза округлились так, что ещё чуть-чуть — и они вывалятся из орбит.

— То есть, вы…

— Ну да. Она самая. — Я растерянно улыбнулась.

— …

Ф-фу… Я еле унесла ноги. В первый раз легендарная Аврора, в жизни ни от кого не бегавшая, спасалась бегством так позорно! И от кого — от девицы с диктофоном! Впрочем, я сбежала от всех: от Юли, Оскара, всей этой толпы. Моё любимое место — фьорд Эйне — принял меня по-дружески, молча, без вопросов и ненужной болтовни. Здесь я могла быть собой. Я сидела рядом с кошкой и смотрела в море, слушала прибой, но сегодня что-то беспокоило меня в его шёпоте. Он устало вздыхал — обо мне, о том, что было и что ещё будет, и моё сердце тоскливо сжималось.

Если бы кто-то лет этак пять назад сказал, что мне суждено стать Великим Магистром Ордена Железного Когтя, я бы рассмеялась этому шутнику в лицо. Ещё бы! Я, когда-то изгнанная с позором из его рядов, теперь должна была стать в его главе? Пусть даже Ордена, находящегося в подчинении у «Авроры» и принявшего большинство положений её Устава, но всё-таки не упразднённого. Да ни за что не поверю!

Но верить приходилось, хотела я того или нет. Ради целостности «Авроры» я должна была возглавить входивший в её состав Орден, у которого не было главы — только и.о. Великого Магистра, старший магистр Ганимед Юстина, этот сладкоречивый старик, приславший мне прошение с переводом, как будто я была чужой. Ну ничего, я ему это ещё припомню.

Резиденция старших магистров в Антверпене представляла собой огромный особняк, почти замок, окружённый парком со старыми деревьями. Сейчас парк стоял без листьев, унылый и прозрачно-коричневый на тонком покрывале мокрого, тающего снега…

Мы с Оскаром шагали через анфиладу комнат, следуя за дворецким. Высочайшие потолки, витражные стрельчатые окна, декоративные колонны в залах придавали этому дому сходство с готическим собором. Ганимед Юстина и Канут Лоренция обитали здесь вдвоём; ни у того, ни у другого не было семьи, и кроме них в доме жила только прислуга.

Оба старших магистра ждали нас в огромном зале, отапливаемом камином просто гигантских размеров. Впрочем, двум старым холоднокровным кровососам отопление было не так уж жизненно важно, и камин горел скорее для придания уюта этому мрачноватому залу. Высокий, сухопарый Ганимед Юстина попытался придать своему высокомерному аристократическому лицу выражение глубокой почтительности при моём появлении, а Канут Лоренция, коренастый и какой-то мужиковатый, с грубым мясистым лицом, даже не удосужился поклониться. Оба были облачены в старомодные, я бы даже сказала, старинные костюмы; аристократическому Ганимеду шло такое одеяние, а Канут с его крестьянским типажом выглядел как петух в павлиньих перьях. Казалось бы, переодеть его в простую одежду, надеть фартук, дать в руки окровавленный топор — и точь-в-точь мясник с рынка…