Крыло. Последний Патрон (СИ) - Оришин Вадим Александрович "Postulans"

В своей, пусть не слишком долгой, но насыщенной жизни, юноша уже успел увидеть несправедливость. Увидеть отвратительное отношение одарённых его круга к тем, кто был ниже, кто не мог дать отпор. Он знал, как бесправны бывают слуги. За ним в детстве ухаживала девушка на десять лет старше его самого. Формально она была одной из его служанок, но на деле была любовницей его наставника. Недобровольной любовницей. Эмма, так её звали, послушно раздвигала ноги, чтобы у её младших сестёр была возможность стать кем-то большим, чем слуги. И пусть они были одарёнными, но дар слишком слабый, чтобы на что-то рассчитывать. А терпеть ей приходилось многое, наставник… Был тем самым человеком, о котором говорил Като. Лизоблюдом и душкой, когда общался с равными себе или вышестоящими, но показывал себя мразью, когда контактировал с Эммой. История закончилась печально, девушка не выдержала и наложила на себя руки после очередного избиения. Наставник хотел взять любовницей её сестру, считая это очень забавным. Чарльз «перестарался» на одной из тренировок, лишив ублюдка мужского достоинства. И впервые почувствовал гнев от бессилия сделать больше.

Като, живший на улице, наверняка успел ощутить несправедливость на собственной шкуре. Это его не извиняло и не оправдывало, но в то же время… Чарльз хорошо понимал, что преступление, мотивом которого являются жадность, высокомерие или безнаказанность, отличается от преступления, совершённого от безвыходности, от необходимости противостоять безнаказанности власть имущих.

И потому сейчас позволил заключённому говорить.

Но разговор был окончен, Чарльз поднялся и покинул камеру. Уже в коридоре он столкнулся со стражем, однако не намеревался рассказывать ему о причинах своего визита и содержании разговора, и потому лишь мазнул взглядом по мужчине, проходя мимо. Франсуа проводил наследника хмурым взглядом, хотя причин для конфликта не было. Подозревать юношу в желании помочь заключённому было бы глупо, а потому разговоры лишь бросали тень на репутацию наследника. Слабенькую тень, незначительную.

Бронс сам вошёл в камеру. Като так и сидел на полу, закрыв глаза. Никакого дискомфорта по поводу своего положения он не выказывал. Оковы, подавляющие магию, обычно угнетающе сказываются на настроении и самочувствии одарённого, но с одержимыми это работало не всегда.

— О чём вы говорили?

Като и не подумал открывать глаза, лишь улыбнулся самыми кончиками губ.

— О перспективах и планах. Сошлись на том, что в свете текущих событий положение наше полностью зависит от доблести защитников форта. Иначе говоря — мы в полной заднице.

— А ты и рад бы, чтобы лоялисты захватили форт? — спросил Франсуа.

— Думал об этом, — и не пытался отрицать Като. — да только перспективы, откровенно говоря, паршивые. Сомневаюсь, что меня выпустят на все четыре стороны. Скорее уж пошлют кровью доказывать верность Его Величеству. А его я видел в гробу. По соседству с гробами Верховного Совета Эстера. Кстати!

Парень открыл глаза и огляделся.

— Я умею делать проходы в камне. Предлагаю сделать запасной выход и уйти прямо из-под носа армии лоялистов.

— Сотни метров сквозь горные породы? — усомнился Бронс.

— Я могу быть очень целеустремлённым! — ухмыльнулся Като. — Особенно когда дело касается моей выгоды!

Одержимый, возможно, и справился бы с такой задачей. Да, пришлось бы пробивать проход так, чтобы этого не заметили одарённые в лагере лоялистов. И выходить на поверхность подальше от глаз патрулей, неземных и воздушных. Но полагаться на предателя, способного попросту закрыть их в туннеле, Франсуа не собирался.

— Не надейся, — отрезал страж. — Мы отстоим форт до прихода подкрепления. А потом доставим тебя в Эстер.

Като закрыл глаза.

— Как знаешь, страж. Когда осада будет в разгаре — такой трюк мы уже не провернём. Шанс есть только сейчас.

К вечеру следующего дня на границе леса появились передовые конные разъезды лоялистов. Сменявшие друг друга группы всадников изучали форт издалека, не подходя и на шаг ближе. Однако это однозначно говорило о приближении армии.

У коменданта Хейса, как и у Бронса, ещё теплилась какая-то спрятанная глубоко внутри надежда, что армий пройдёт мимо. Они оба понимали, что других целей вокруг нет, и армии больше некуда двигаться, но всё равно где-то глубоко внутри лелеяли такую мысль. Надежды растаяли подобно утреннему туману, оставив влажную изморозь страха. Пока ненавязчивого, смутного отголоска надвигающейся угрозы. Это был ещё не тот страх, что подавляет волю, лишает сил и туманит разум, наоборот. Этот страх, лёгкий, задорный, мотивировал, заставлял сосредоточиться, подобраться, активизировать все силы. Он готовил к бою, позволял ощутить сладкий азарт близкой угрозы.

— Пусть смотрят! — храбрились солдаты. — Пусть запоминают место, где дадут последний бой! Мы здесь всех похороним!

Один за другим солдаты бросали угрозы и шутки, призывая противника, но на самом деле накручивая себя, пряча свой страх, выпячивая показную храбрость и браваду. Не так уж много здесь было тех, кто имел за плечами настоящий опыт, настоящую кровь. Тех, кто слышал свист пуль, проносящихся всего в каком-то шаге, слышал рокот падающих снарядов. Видел, как война обходится с людьми, во что их превращает, как калечит и что оставляет после себя.

И одним из таких был Хейс, окончательно убедившийся в неизбежности осады, и потому приступивший к активной подготовке.

— За работу, братцы! Завтра будет битва, а сегодня дело! — выкрикивал он между приказами офицерам.

Форт погрузился в деловитую суету. Хейс не просто так оставил завершающие приготовления на самый последний день. Нельзя оставлять солдат без дела в такой момент, нельзя позволять думать, что их ждёт. Нет, лучше работать.

Внутренние казармы форта освобождались, очень скоро туда отправятся раненые. Одну комнату определили под столовую. Во двор может упасть, а, скорее всего, упадёт и не один, шальной снаряд, и никому не хотелось бы оставаться без кухни.

На улицу, зябко кутаясь в тёплую накидку, выглянула Ульяна. Лекарка, как и всегда, щеголяя забинтованным лицом, прикрикивала на солдат.

— С дороги, остолоп! Или окачу тебя своим варевом, до могилы будешь попеременно страдать поносом и запором! Чего под ногами путаетесь, как цыплята желтозадые? Кыш!

Солдаты испуганно отпрыгивали в сторону, хотя в ведре лекарки был наведён обычный травяной отвар, которым будут снимать воспаление и чистить раны от грязи.

— Ульяна! — перехватил её Маркус, слегка шепелявя. — Ты чего, карга старая, на свет показаться решила? Опять бородавками покроешься!

— Ох, вышел гусь — уже боюсь! Бородавка у тебя в причинном месте, охальник, заместо чести и достоинства, — огрызнулась лекарка. — А будешь много языком трепать, и этого не останется. На-ка лучше! Неси в башню! А то перья растопырил!

Морщинистая, но сильная рука поставила ведро перед офицером, да так резко, что варево брызнуло в лицо Маркусу.

— Чего нам делать с этим? — оттирая морду рукавом, спросил офицер.

— Тебе чего делать? Можешь пить с похмелья, можешь задницу подтереть. Вот твои солдатики посмеются, — ответила Ульяна уже разворачиваясь. — А так это раны промывать.

Маркус сплюнул.

— Чтоб тебя! Что ты мне голову морочишь?! Вот зуб даю, выпорю я тебя, не глядя на возраст!

Но женщина его не слушала, возвращаясь в свою часть подземной части форта. В её обители на костре уже варились ещё три ведра, и в ближайшие дни будет наварено немало. Она стянула с головы старый платок, под которым оказались огненно-рыжие и совершенно не седые, вопреки шуткам Маркуса, волосы. Белёсыми они могли показаться только из-за испарений, исходящих от зелий и настоек.

Ульяна поправила бинты, закрывающие лицо. Снимала она их, только запершись в своей жилой каморке, когда была уверена, что никто её увидеть не сможет. Едва она успела вернуть косынку на место, как в комнатку вошёл Брайан, один из лейтенантов.