Михаил Успенский - Устав соколиной охоты

Кто-то тронул Мымрина за плечо. Оба сокола вздрогнули. Но зря: это был всего-навсего безместный поп Моисеище. В одной руке он держал просвирку, другой искал в бороде всякое. Поп Моисеище был здоров.

– А вот кому молебен отслужить? – предложил он нехитрое свое ремесло. – А то закушу. – И угрожающе поднес к устам булочку.

Тут Мымрина осенило свыше. Душа его обратилась ко вседержителю. Тем временем Авдей, забыв о неприятностях, стал ругаться с попом Моисеищем, начали они было засучивать рукава, но Мымрин ухватил напарника и повлек за собой.

– Подожди малость, – отмахивался Авдей. – Я его щас… На раз…

Но Мымрин не пускал. Они снова бежали по улице, а вслед им свистел безместный поп Моисеище – гулена и баловник.

Наконец Авдей понял, что притащили его к маленькой деревянненькой церковке Фрола и Лавра на костях. Народишко собирался к заутрене. Васька держал проклятую грамоту над головой, от страху, видать. Грешным делом подумал Авдей, что хочет его дружок объявить грамотку народу и сделать на Москве сполох, чтобы сбежать под шумок в шиши и воры. Но пред святые иконы Васька успокоился, спрятал бумагу и купил копеечную свечку. «Ой, нет, не замолить нам грехов наших», – скорбел Авдей. Хладнокровный же Мымрин зажег свою свечку от горящей и вышел с Авдеем в притвор, где и пристроился в уголку жечь грамотку.

– Ет-та вы что, висельники, чините? – бабка какая-то спросила.

Хладнокровный Мымрин выронил и грамотку и свечку, уставился на бабку, но бабка кричала уже совсем другое:

– Пожа-а-а-а-а-ар!

Соколов вынесло из церкви, даже крылышек не успели опалить. В церкви бросились гасить, было не до поджигателей, а бдительную бабку стоптали в толчее. Забили колокола в Китай-городе, откликнулся Спасский набат… Начинался обычный московский пожар, дело страшное, разорительное, но привычное. Жители окраин и слобод спорили на деньги, что и где сгорит. Бежали с баграми и ведрами служилые люди и охотники (в том числе и до чужого добра). И уже загудел над столицей неведомо откуда взявшийся ветер, и полетели искры, и пошло, и пошло…

Поджигатели бегали из улицы в улицу, петляли по переулочкам, шарахались от стрельцов и ничегошеньки уже не соображали. Никто их не ловил, а они бегали да бегали, усиливая своей беготней беспорядки.

В конце концов добегались до того, что огонь был уже и спереди, и сзади, и со всех сторон. Авдей запоздало рухнул на колени:

– Покарал Господь! Покарал! Живьем в геенну ввержены! За умствования, за гордыню! За доносы, за ябеды! За службу льстивую, нерадивую! Господи, помилуй! В монастырь уйду!

Авдей вообще был крепок в вере. Но Василий Мымрин тут, по своему обычаю, не к месту расхохотался.

– Авдей, держись бодрей! – сказал он. – Грамотка-то все ж сгорела! Да теперь государю до Ивашки ли Щура будет? Эвон ко Кремлю полымя тянет… Хорошо горит! Ты чего, Авдей? Дом твой, что ли, сгорит? Семейка у тебя, что ли? Не допустит Господь нашей погибели! Скорее сам Ивашка Щур погорит. – Мысль Мымрина полетела дальше: – Обгорелого представим – вот тебе и Щур… Они все черненькие…

Авдей собрался было по привычке шарахнуть Ваську по загривку: «У-у-умной!», но тут сообразил, что, может быть, и вправду все обошлось ко благу. А сообразив, схватил любезна друга Васеньку в охапку и пустился в пляс. Васенька длинными полами кафтана взметал искры. Огонь не трогал соколов. Васенька пошел вприсядку. Авдей гулко хлопал громадными ладонями…

…По пожаре сказывали: видели-де верные люди, как у Покрова во пламени, яко в пещи огненной или геенне плясали беси, а тех бесей юродивый Кирилушко опознал; один бес был худ и высок, другой коренаст и рукаст. Стали доподлинно известны даже имена слуг диаволовых: Асмодей и Сатанаил.

Алексей Михайлович просыпался так: сперва выпрастывал из-под одеяла один глаз, осматривал спальню на предмет злых умышлений и ведовства, а потом уже вылазил весь. Ему ведь тоже нелегко жилось, Алексею-то Михайловичу. То то, то другое. Турки, шведы, ляхи. Казаки, крымцы, хохлы. Ногайцы, башкиры, кизилбаши. А царь один!

Другое еще мучило. Рюрикович-то он был Рюрикович [По официальной версии.], спору нет, а государь-царь только во втором колене; Рюрик вон сколько народу наплодил, если каждый за царские бармы хвататься будет… Студно, зябко, ненадежно.

Напрасно Аз Мыслете обращался к расхожей мудрости Священного Писания: «Несть власти, аще не от Бога». Государю нужны были гарантии. Вот ежели бы Господь наш в неизреченной милости своей взял Алешу Романова, посадил к себе на просторную ладошку и показал сверху назначаемое… «Видишь, Алеша, во-он там бегают такие бородатенькие? Се русские. Владай ими и помыкай!»

И владать владал, и помыкать помыкал, а покою душе не было. Хорошо бы проснуться однажды, а вместо русских – одни шведы, голландцы или иные немцы. Чистенькие, работящие, душа радуется. Или нет. Чтобы чистенькие и работящие, яко немцы, но чтобы можно их было ставить в батоги, пороть, рвать ноздри, яко же и русским. Цены бы такому народу не было! Однако владай чем Бог послал. Ну народ! Всякий час норовят в грех ввести. Лекарь Блюментрост долголетия не сулит, Федька с Иваном квелые… Только на младенца Петра и надежды: ручки длинные, цепкие, злые. Погодите ужо, он-то переверстает вас в немцы!

Все чаще о душе думается. Раньше Никона страшился, мнилось: Никон каждый день да через день со Господом и угодниками общается. Потом понял: слаб Никон ко греху, тлен, прах, персть земная… Все кругом перед Господом загадились выше ушей… Даже любимый юродивый Кирилушко свят-свят, а и то, сказывали, любит жуколиц мучить – рвать им усы и ноги.

Любимая тайная игрушка у царя была – ад. Специально изготовили российские изографы и механики. И ярко, и шевелится. Вот Велиал тычет вилами турецкого Магмета. Вот тянут за ноги, мысля разорвать пополам, Иеремию Вишневецкого. Вот змий терзает крымского хана за неподобное место. Вот прихлебывает из кружки кипящую смолу бывший посольский подьячий Гришка Котошихин, вор и переметчик. А вот и геенна огненная: скалится себе. Во чрево геенне можно засунути писаную на вощеной бумаге парсуну очередного врага, взять лучиночку, запалить и радоваться, как его там, в геенне, корежить будет.

Ясно, что грех, да уж больно утешно!

Только в это утро государь проснулся от пожарного набата. А так как всю систему пожарной сигнализации колоколами он разработал сам, то сразу сообразил, что пожар немалый…

«…Буде загорится в Кремле городе, в котором месте нибудь, и в тою пору бить во все три набата в оба края поскору. А буде загорится в Китае, в котором месте нибудь, и в тою пору бить (оба края полехче) один край скоро же. А буде загорится в Белом городе от Тверских ворот, по правой стороне где-нибудь до Москвы-реки, и в тою пору бить в Спасской же набат в оба ж края потише…»