Александр Мазин - Фаргал. Трон императора

Мощенная квадратными плитами дорога, огибавшая площадь, называлась Белой, поскольку соединяла Царские ворота и Дворец императора Карнагрии. В эти ранние часы дорога в общем-то отвечала своему названию, благодаря трудам городских метельщиков, Но первые навозные плюхи уже «украсили» ее, а к полудню прохожим придется очень внимательно глядеть под ноги, чтобы не соскребать потом с подошв что-нибудь липкое и вонючее.

Только рассвело, но торговля уже помаленьку началась, и мальчишки-зазывалы вопили во всю мочь отдохнувших за ночь глоток.

Но это на рынке. У домиков же, выстроившихся справа от Белой дороги, по утрам наступало затишье. То, чем здесь торговали, ночью пользовалось большим спросом. И здешние зазывалы к утру притомились. Тем не менее трех воинов в красных доспехах и таких же красных плащах, воинов, гордо шествовавших по самой середине улицы, пытались остановить трижды на протяжении всего пятидесяти шагов. Щедрость и любвеобильность лучших солдат Карнагрии, Алых, равнялась их воинской доблести. Но воины только отшучивались. Они уже избавились от избытка семени и искали других развлечений.

И нашли.

На деревянной лесенке, ведущей к занавешенным красно-черной тканью дверям, на корточках, сидел самериед. Из-за плеча чужеземца торчала рукоять меча. Заманчиво!

Трое Алых, как по команде, замедлили шаг и переглянулись.

— Эй, брат, — громко сказал один солдат другому. — Что там делает эта узкоглазая обезьяна?

— Я думаю, обезьяна какает! — отозвался второй.

И испустил соответствующий звук.

— А почему она не сняла штаны? — поинтересовался первый.

— Потому что это самерийская обезьяна! — подчеркнуто серьезным тоном ответил второй. — У них там ходят голышом. Он привык.

— Да нет! — вмешался третий. — Он просто засмотрелся на ту ослицу. Знаешь, у самерийцев слабость к ослицам. Засмотрелся и забыл снять портки.

Трое остановились напротив лесенки.

Мишень их шуток, самериец, даже не шелохнулся. Его широкое, с темной, морщинистой кожей, лицо не выражало никаких чувств. Как будто он не понимал карнатского диалекта.

Алые, впрочем, отступать не собирались.

— А почему он не кланяется нам? — спросил третий. — Почему вонючая самерийская жаба не выказывает нижайшее почтение?

— Пожалуй, придется отрезать ему косу, — заявил второй. — Как думаете, братья, сгодится она для метлы моему рабу?

— Вряд ли, — ухмыльнулся первый. — Слишком грязная.

Несколько мальчишек-зазывал из соседних борделей уже приплясывали вокруг. Остановилось и несколько покупателей, направлявшихся на рынок. Похоже, будет потеха!

— Может, он сдох? — выдвинул предположение первый солдат. — Гляньте, братья, даже не сморгнет!

В десяти шагах остановился городской стражник. Но и не подумал вмешаться. Будь это сокт, фете или эгерини — может, он и вступился бы. Хотя… Защищать чужеземца от любимцев императора? Ищите дурака!

— Я знаю, как проверить, сдох он или нет! — заявил второй.

Он порылся в поясном кармане и выудил медную монету.

— Вот, — показал он друзьям. — Медь! Любимый металл самерийцев!

— Почему? — спросил первый.

— Потому что лбы у них медные.

— Точно?

— Клянусь целкой его бабушки. Сейчас услышите!

И запустил медяком самерийцу в лоб.

Но его ждало разочарование. Чужеземец с необычайной ловкостью перехватил монету и метнул обратно. Медяк угодил точно между глаз Алого.

Вид у опешившего воина был такой, что один из мальчишек-зазывал хихикнул. Но — в кулак. Не дай Ашшур попасть под руку рассердившемуся Алому!

А воин действительно рассердился. И схватился за меч. Шутки кончились.

Самериец как ни в чем не бывало сидел на корточках.

В этом положении трудно было оценить его стать. Хотя по морщинам и серой от седины косе видно, что немолод.

Алый, держа руку на оголовье меча, подступил к лесенке.

— Поднимайся, макака! — потребовал он. — Поднимайся, и я выпущу дерьмо из твоих кишок!

Самериец бесстрастно смотрел в пространство.

— Побрей ему башку, брат, — предложил первый солдат. — Срежь его грязный хвост, подаришь его золотарям!

Алый, которому рассадили лоб, вытянул из ножен меч.

— Верно, — сказал он. — Раз ты, обезьяна, не желаешь драться, я побрею тебе медную башку, а меч подарю какой-нибудь здешней девке. Ей он будет — в самый раз!

— Да, да, — поддержали в толпе зевак. — Побрей обезьяну, Алый!

Солдат шагнул на лесенку… и вдруг, перевернувшись через голову, кубарем откатился назад.

Никто из зевак ничего не понял. Однако все увидели, что чужеземец уже на ногах и двумя руками, не по-здешнему, держит меч.

Алый не пострадал. Он успел уйти от молниеносного выпада, хотя и не лучшим образом. Оба гвардейца тут же выступили вперед, прикрывая товарища. Но самериец не спешил добить обидчика. Он медленно спустился по лесенке, низкорослый, широкоплечий, ставящий ноги носками наружу. Самериец был настолько не похож на обитателей Великондара, что зевакам он даже и не казался человеком.

Но Алые, по одному выпаду, уже оценили его по высшему рангу. Теперь воины знали — перед ними — настоящий боец. А значит, развлечение будет на славу. Алые не сомневались в своей победе. Трое превосходных воинов — против одного. Какие могут быть сомнения?

Но шутить они перестали. Воин без нужды не оскорбляет воина.

Двое Алых разошлись в стороны, охватывая самерийца полукольцом. Но тот словно бы и не заметил, что его окружают. Чужеземец направлялся к тому, кто первым задел его. Двигался он молча, неторопливо, немолодой мужчина в простой одежде и сером дорожном плаще, наброшенном на плечи, с толстой косой, свернутой на затылке в тяжелый узел . Меч он держал — как дровосек держит топор. Но Алых эта непривычная манера обмануть не могла.

Двое закончили обход и оказались у самерийца за спиной. И тотчас все трое, без предупреждения, со слаженностью опытных бойцов, кинулись на противника.

Те, что оказались сзади, разом вонзили мечи в серую ткань плаща… и поразили только пыльную шерстяную тряпку.

Плащ слетел с плеч самерийца, а сам он подпрыгнул вверх, занеся меч над головой третьего. Тот вскинул собственный клинок… и самериец ударил его ногами в грудь. Сверху вниз, как бьет хищная птица.