Гай Гэвриел Кей - Звездная река

– Поэтому вы принесли мне яд? – ему следовало рассмеяться или, по крайней мере, улыбнуться, но он не смог.

– И я оставил за собой две открытые двери.

– Окажите мне любезность, объясните.

Сень все-таки улыбнулся.

– Вы еще более официальны, чем я.

– Меня учил отец.

– И меня тоже.

Они посмотрели друг на друга. Сень сказал:

– Если бы вышли отсюда сегодня и уехали куда-нибудь, сменили имя, жили в безвестности, скрывшись от людей и от внимания летописцев, мне было бы приятно сознавать, что я не виновен в вашей смерти, Жэнь Дайянь.

Он заморгал от изумления. Сердце его забилось быстрее.

– В безвестности? Каким образом?

Лицо Хан Сеня было напряженным. Это было видно даже при свете одной мигающей лампы.

– Измените цвет волос, отрастите бороду. Станьте священником Пути, носите их одежду. Выращивайте чай в Сэчэне. Я даже знать не хочу.

– Я буду мертв для всех, кого знаю?

– Для всех. Все должно быть так, будто вы покинули наш мир. Наше время. Если вы дадите мне слово.

– А если меня каким-то образом обнаружат? Если какой-нибудь солдат узнает мой голос? Или разбойник, которого я когда-то знал? Если кто-нибудь случайно увидит мою спину? Если распространится слух, и люди начнут стекаться ко мне? Если кто-то объявит, что Жэнь Дайянь жив, на юге, когда вы намного повысите налоги, объявите новую монополию государства, сделаете что-то такое, что вызовет сильное недовольство народа?

Сень, в свою очередь, на короткое мгновение прикрыл глаза. И ответил:

– Мы всегда делаем что-то такое, что вызывает недовольство народа. Полагаю, я готов пойти на такой риск.

– Почему? Это глупо! Ваш отец…

– Мой отец? Он бы уже заставил вас признаться под пытками. За то, что я здесь сказал, он бы донес на меня императору и смотрел, как меня казнят.

– Император. Вы скажете императору… что?

– Что вас убили здесь сегодня ночью, а труп сожгли, чтобы его нельзя было предать земле и оказывать ему почести.

– Сожгли за измену Катаю?

Сень покачал головой.

– Я перебрал всех судей. Ни один человек не хочет вынести такой приговор, Жэнь Дайянь.

– Всегда найдется кто-нибудь, кого можно подкупить.

– Всегда. Но вы имеете слишком большое значение. Мне нужен судья, пользующийся репутацией честного человека. Это самое начало династии. Такие вещи важны.

– Но если я исчезну, в глазах всего мира вы убьете благородного главнокомандующего армий Катая?

– Героического командующего. Да. Представляю себе, как император будет публично горевать, сердиться и возложит вину…

– На своего первого министра?

– Более вероятно, на предательство здешних охранников.

– Потому что вы ему нужны?

– Да. Нужен.

– Вам придется найти охранников-предателей и казнить их.

– Это несложно, командующий. Вероятно, это произойдет также и в другом случае.

– Если я умру в этой комнате?

Первый министр кивнул головой.

– Кто-то всегда должен быть виновным, – помолчав еще мгновение, он встал, и Дайянь тоже. Сень посмотрел на стол, на чашки с вином. Сказал:

– Мне сказали, что это безболезненно. И будет быстрее, если выпить две чашки.

Он повернулся, не ожидая ответа. У двери он снял свою верхнюю одежду, подбитую мехом, с капюшоном, и бросил ее на лежанку.

Он поколебался, потом обернулся в последний раз.

– Вот что еще я считаю. Если бы мы с ними сражались, была бы кровь и война, голод и пожары. На протяжении многих поколений. Этот мир, эта необходимость отдать так много, тяжелы, как смерть, но дети и старики не погибают. Наша жизнь принадлежит не только нам.

Он вышел из камеры.

Кажется, он остался один. Он не знал, сколько прошло времени. Он сидел на скамье, спиной к окну, поставив локти на стол. Ладонями прикрывал глаза. Он словно ослеп, у него кружилась голова – такие чувства испытывает человек, получивший удар по голове. Ему досталось много таких ударов – дома от брата, в годы жизни на болотах, в сражениях. Он убрал с глаз волосы и огляделся. Дверь слегка приоткрыта, на столе две чашки с вином, на погасшей жаровне фляга. На постели подбитая мехом верхняя одежда.

Кажется, фейерверки закончились. «Должно быть, уже очень поздно», – подумал он. Он потер глаза. Подошел к окну со скамейкой, встал на нее и посмотрел вниз. Из города внизу еще доносились звуки, но Западное озеро лежало темное под звездами.

Он сошел со скамейки. Его била дрожь. Он осознал, что по-настоящему потрясен, выбит из колеи, так как ему казалось, что в камере есть свет, и он идет не от лампы. Он подумал о призраках, о мертвых.

Говорят, что лисы-духи способны светиться собственным светом, гореть, если хотят, что так они завлекают путников по ночам. И это же свойственно некоторым призракам, говорят, их свет серебристо-белый, похожий на лунный. Сегодня ночью нет луны. Он вспомнил о дайцзи в Ма-вае. Если бы он пошел с ней, возможно, он бы остался жив и вернулся в другое время, не в это, не к этим двум чашкам вина на столике.

Он внезапно вспомнил рассказы о том, что некоторые, когда перед ними распахиваются высокие двери, перед тем, как перейти туда, видят свет другого мира, того, куда они отправляются.

Двери. Дверь камеры открыта, как и дверь дальше по коридору, так сказал Хан Сень. Вот накидка с капюшоном, чтобы скрыть его. Он знает, как уйти из города. Каждый разбойник, если хоть чего-то стоит, знает, как это сделать.

Он посмотрел на две чашки с вином. «Две сразу – быстрее», – сказал Сень. «Наша жизнь принадлежит не только нам», – сказал он.

Неплохой человек. Хороший, приходится признать. Он знал хороших людей. Он вспомнил о своих друзьях, о ветре в лицо на скаку, об ожидании рассвета и сражения, о бьющемся в такие моменты сердце. Вкус хорошего вина. Даже плохого вина иногда. Бамбуковый лес, лучи солнца сквозь листья, бамбуковый меч. Руку матери в своих волосах.

Может ли жить человек, если откажется от самого себя? А если он попытается это сделать, и его в конце концов найдут? Что произойдет тогда? Погибнет ли все? Станет ли ложью? Но разве человек, ставший разбойником, не может спрятаться в такой большой стране, какой до сих пор остается Катай, даже потеряв так много? Он подумал о Катае. Перед его мысленным взором возник образ огромной империи, будто он летел над ней, подобно богу, среди звезд, и видел землю далеко внизу, потерянные реки и горы, которые, может быть, когда-нибудь снова обретут.

Потом он подумал о Шань, о найденной женщине, потрясающей незаслуженной, настоящей, и о любви. Даже здесь и сейчас он слышал ее голос. Иногда в мире есть нежность.

В конце он подумал об отце. Далеко-далеко на западе, дома. Там, где начинались все реки. Он так давно его не видел. Мечты могут увести мужчину из дома. Честь и долг, гордость и любовь, он думал о них. «Ты старался в жизни поступать правильно», – подумал он. Он взял ближайшую к нему чашку.