Юрий Никитин - Возвращение Томаса

Олег сдвинул плечами, сел рядом с подветренной стороны. Гордый ясень, князь среди деревьев, по-рыцарски красиво и независимо раскинул в десяти шагах от них зеленые ветви над ручейком, что выбегает у него между корней. Крона так широка, что в густой тени поместится полк крестоносцев вместе с конями.

— Ты ее зовешь милосердной? — усомнился он. — Вот так в минуту раздражения, пусть даже устала до попов в глазах, проклясть все ясени на свете?

Томас возразил:

— Но в колыбельке был сам Иисус!

— Ну и что? — спросил Олег. — Подумаешь. На нем что, уже тогда было написано, какую лавину он сдвинет?

Томас начал злиться, Яра сказала мягко:

— Олег, дело не в том, кем станет ее ребенок. Для матери — он самое ценное. Она за ребенка готова... не знаю просто на что! Она еще и осину прокляла тут же, ты же знаешь? Потому что, когда ребенок насосался, как паук, и заснул, все деревья замерли, чтобы не будить, а та дура продолжала трепетать листьями.

— Выходит, эта милосердная сыпала проклятиями направо и налево, как пьяный матрос?.. Ничего себе, заступница! То-то она мне сразу понравилась.

Томас вскипел, Яра поспешно опустила тонкие пальцы на его руку.

— Погоди, Томас... Олег, ты не прав. Ты путаешь милосердие со справедливостью! А еще волхв. При чем тут справедливость? Да за своего ребенка мать готова кого угодно... голыми руками. Это для тебя безотцовщина, байстрюк, а для нее — самое дорогое на свете! Вот и прокляла сгоряча... Я бы на ее месте не только прокляла, но и переломила бы эту осину к чертям собачьим. Ишь, расшелестелась, зараза, когда ребенок спит...

Оба поглядывали на темного, как грозовая туча, Томаса. Глаза рыцаря сошлись в точку, губы двигались, а пальцы сжимали незримую рукоять меча. Он уже рубился, повергал, мстил, уничтожал, размазывал врагов по стенам, а тех, кто падал на колени и униженно просил прощения, прощал и убивал уже без вражды, с христианским милосердием в сердце.

— Пусть перекипит, — сказала Яра тихо. — Мне это знакомо... Я когда-то отказалась от княжества, что побольше этих крохотных королевств, перекипела, а для него это внове..

Она поглядывала на Томаса с любовью и тревогой, Лилит вздыхала сочувствующе. Олег деловито поджаривал мясо на углях, подкладывал сухие хворостины. Лилит выбрала самый прожаренный, завернула в тонкую хлебную лепешку и заботливо протянула Олегу.

— Ешь, а то худой какой-то.

— Мне так положено, — буркнул он.

— Как христианскому аскету?

Он отмахнулся, равнодушно откусывая мясную лепешку.

— Аскетизм придумали не христиане.

Она смотрела в его лицо с ласковой насмешкой и с удивлением.

— Мне Яра рассказала о ваших приключениях.

Олег отмахнулся.

— Больше слушай.

— А что не так?

— Женщины все преувеличивают.

— Ну, если по мелочам. Но в аду были?

Олег хмуро кивнул.

— Были. Ну и что? Я там много раз бывал. Когда по делу, когда... просто мимо шел.

— Я тоже не люблю там бывать, — призналась она и поежилась. — Даже в тех, старых... А новый, который христианский, так вообще жуть. Но вы прошли весь, подрались с самим Сатаной, а потом поднялись на небеса и устроили там бойню..

Он покачал головой.

— Все брехня. Одному разве что в лоб дал, чтобы перья посыпались... Или двум, кто такие мелочи помнит? Наверное, перо понадобилось. Написать что-то умное или еще для чего.

— Для чего? — спросила она с интересом.

— Не помню, — огрызнулся он. — У меня хорошая память: нужное помнит, а всякую хрень — нет. Мы же не для драк спускались в ад? Это мальчишки да рыцари только и грезят, как бы подраться, а я человек сурьезный. Я драк не люблю.

Она сказала торопливо, старательно пряча усмешку, сурьезный человек не поймет, вдруг да обидится:

— Понимаю-понимаю. Ты всегда, по слухам, избегал любых драк... хотя, по тем же слухам, из них не вылезаешь. Я сама не про схватки. Не люблю, когда мужчины дерутся. Должна бы привыкнуть, а все не привыкну. Ты как-то обмолвился, что давно подозревал...

Она запнулась, пугливо оглянулась на безупречного христианина, все еще темного, как грозовая туча, что набрала грома и молний, но выплеснуть не на кого. Он сидел, прислонившись к стволу граба, налитые кровью глаза метали багровые молнии, а пальцы безотчетно загребали траву.

Олег усмехнулся.

— Не обращай внимания. Ему некоторые вещи, как горохом о стену. Хоть говори, хоть показывай, хоть кол на голове теши... Христианин!

Она сказала еще тише:

— Ты говорил, что давно подозревал, что...

Она говорила все тише и все с большим трудом, словно и ей непросто выговорить такую крамолу. Олег вздохнул.

— О том, — спросил он, — что Творец и Сатана — один и тот же? Вернее, что и Творец, и Сатана — двое в одном? Вернее, в двух один?

Она торопливо кивнула.

— Да!

— Видишь ли, — проговорил он медленно, — всем известно, что Сатана свободно восходит на небеса, чтобы обвинять человека перед Богом. Но хотя все это знают, но никто такого не видел. Почему?

— Не знаю, — ответила она растерянно.

— Потому, — сказал он все так же медленно и терпеливо, — что Сатане вовсе не требуется раскалывать землю, чтобы вылезти из подземного ада, а потом с громом и молниями возноситься на небеса. Сатана — это он сам... когда в плохом настроении. Извини, это неудачная попытка пошутить, у меня с юмором проблемы. Сатана — это та часть Творца, что постоянно недовольна его работой, его идеями. Та часть, что тянет вниз... Увы, даже у Творца бывает такое.

Она сказала тихо:

— Я знаю. Но... как узнал ты?

Он хмыкнул.

— Разве мы не по образу и подобию?

Она прошептала:

— Бедный... И в то же время, хоть ты из праха, а я из божественного света, но я тебе завидую. Каким-то образом ты к нему ближе. И понимаешь его лучше. Может быть, даже знаешь, зачем он создал это все... и нас тоже?

— Догадываюсь, — проворчал Олег.

В сторонке послышался глухой удар: Томас, не удержав гнева, обрушил кулак на землю. Лицо исказилось свирепой гримасой, явно истребляет врагов сотнями, повергает их с коней, топчет копытами, протыкает копьем, бьет мечом, а бегущих гонит и бьет без всякой жалости.

Олег покосился на рыцаря со странной нежностью во взоре, отложил очередную лепешку, что заботливо вложила ему в ладонь Лилит.

— А что лучше, — обронил он с непривычной для него мягкостью, — быть одним из великого множества королей в Британии, которых, как лягушек в болоте, или же попытаться стать человеком, который в самом деле что-то сделает для Англии? Да и не только для Англии?