Eldar Morgot - Звезда Даугрема

— Держать строй, ублюдки!! — заорал сержант, вглядываясь вперед. — Сейчас будет атака, держать строй!! Жопа к жопе, уебки!!

Оглушительно загрохотали барабаны. Дум-дум-дум. Молодые мзумцы сжимали оружие, их глаза в страхе метались по зелени холма. Пошел мокрый снег.

— Спокойно, ребятки! — рявкнул Мурман, тщетно стараясь унять собственную тревогу. — Чему я вас учил, а? Спокойно…

Барабанная дробь участилась, превратившись в сумасшедшую трель. Вечнозеленые деревья холма и мокрый снег. И единый вопль душевников, покатившийся вниз по холму, словно убийственный грохочущий камень.

— Роща!!

— Строй! — надрывался сержант. Мурман кусал усы.

— Идут! — выдохнул Аристофан. — Спаси, Ормаз…

С визгом и грохотом лавина душевников обрушилась на новобранцев из Горды. Со страшным лязгом столкнулись щиты.

— Держать, вашу мать!! — рык сержанта утонул в грохоте и скрежетании железа.

Мурман отбил удар, заревел как медведь, раскроил голову очутившегося рядом душевника и по-звериному оскалился, когда кровь вперемешку с ошметками мозга брызнула ему в лицо. Аристофан не отставал, стараясь прикрывать своего господина огромным щитом. Еще два солдата охраняли огромного тевада по бокам. Рядом молодой мзумец радостно закричал, поразив противника в живот, но тут же скрючился, харкнул кровью и рухнул замертво. Убивший его душевник не долго праздновал победу, потому что рассвирепевший Мурман сначала оглушил его ударом щита по шлему, а затем одним могучим взмахом меча рассек горло, едва не отделив голову от туловища. Фонтаном ударила кровь. Мятежник повалился, подогнув ноги. Стало так тесно, что тевад больше не мог, как следует, размахнуться. Он ухитрился оглянуться и чуть не застонал: в тыл оборонявшимся новобранцам с горы уже спускались вражеские подкрепления.

— Роща!!

— Твою мать, — вырвалось у Мурмана, когда он завидел нашивки Душевного Отряда у нового противника. — Круг, в круг! Выставляй копья, быстрее!! Ебут вашу жизнь, скорее, а то все тут ляжем!!

И тут тевад увидел страх в глазах своего сержанта. Но уже через мгновение усатый ветеран колотил по щитам и шлемам, заставляя неуклюжие порядки мзумцев перестроиться.

— Почему они просто не отойдут и не накроют нас стрелами? — простонал Аристофан. — Болты закончились?

— Потому, баран, что меня хотят живьем взять, понял? Они знали, что тевад Горды идет здесь и сейчас, знали!

Выкрикнув это, Мурман бросился в тыл своего войска, оставив командование сержанту. Тот хотел было кивнуть, но не успел — несколько душевников с диким ревом пробили строй и подняли ветерана на копья. Мурман видел, как хлынула кровь из рта старого вояки. Строй рушился, мзумцы падали один за другим. Тевад отбросил плащ и, яростно крича, помчался назад, умудряясь по пути пинать ногами отступавших и струсивших. Он впихнулся между пятившимися назад новобранцами, выпучил глаза, и длинным выпадом ткнул мечом в глаз ближайшему душевнику, превратив его лицо в кровавую кашу. Аристофан дернулся, получив удар в плечо, недоуменно уставился на хлынувшую кровь, упал на колено. Вовремя, потому что над его головой просвистел вражеский меч. Кто-то закричал от боли. Словно взбесившийся мхец, развернулся Мурман, отбросил сразу двоих, схватил лакея за шиворот и потащил за собой, прорычав приказ, чтоб прикрыли спину.

Душевный Отряд уже теснил последние ряды мзумцев, и стало очевидно: еще немного, и почти полностью окруженные несколько сотен новобранцев из Горды будут изрублены. Мурман усадил всхлипывающего Аристофана на землю, метнул взгляд на низенького солдата, перетягивавшего плечо лакея серой тряпкой, сплюнул и снова побежал в бой. Тевад получил несколько ранений, к счастью неглубоких. Он старался не думать о, казалось бы, неизбежном конце. Хохотал, матерился, подбадривал молодых солдат, хотя отчаяние уже начало подбираться к нему. «Живым не дамся, козодрючеры сраные, не дамся! — решил он. — Сосать будете, шваль душевничья!».

— Роща!! — ликующие крики раздавались со всех сторон. — На соль мзумскую погань!

Мзумцы яростно отбивались. Так бывает, когда отступать некуда, и в человеке рождается необычайная отвага вместе со жгучей жаждой забрать с собой на тот свет как можно больше врагов. Так и неопытные солдаты Мурмана, видя, что бежать некуда, с отчаянием обреченных защищались от наседающего врага. Мокрый снег под ногами стал черным от крови.

Мурман едва не поскользнулся, но устоял на ногах, схватившись за руку солдата. Бросил взгляд вниз. Твою мать, это ж кишки из чьего-то развороченного живота! Падать нельзя, нельзя…

— Этого живым брать, живым! — услышал он вопль на душевном языке.

— Хер вам, не дамся!! — взревел Мурман, закрываясь щитом.

Вокруг падали солдаты. Стоял страшный грохот. Куча людей, задыхаясь и семеня по кровавому снегу, старательно убивала друг друга. Жуткая вонь кала и мочи вперемешку с потом и особым запахом страха гуляла по улице Даугрема. Где-то выла обезумевшая от ужаса женщина. Смерть радостно косила молодых людей.

Когда бородатый новобранец, что бился справа от тевада, радостно завопил, указывая куда-то в сторону, Мурман не сразу понял, в чем дело. Бородач-мзумец уже кричал, размахивая мечом:

— Наши, наши!!

Рощевик сделал выпад, и не успевший вовремя прикрыться щитом новобранец повалился в черный снег, обливаясь кровью.

— Наши… — прошептал он перед смертью. Кто-то наступил ему на лицо тяжелым сапогом. Раздался хруст. Мурман отступил на шаг. Все тело болело, меч тянул руку вниз, дрожали ноги и горели раны на руках и плече.

Душевники с криком разворачивались, потому что не меньше сотни тяжеловооруженных рыцарей Мзума с гиком и улюлюканьем врезались в их ряды, опрокинули, растоптали рощевиков копытами храпящих лошадей, закованных в броню. Душевный Отряд отступал более организованно, но и он не мог долго держать оборону. Завидев трупы новобранцев, мзумские всадники, огласив улицу кровожадными криками, начали резню. Не жалели никого, ни раненых, ни сдающихся в плен. Сопротивляющихся втаптывали в грязь, кололи пиками, вспарывали животы.

Лучники душевников, засевшие на горе, открыли стрельбу, и несколько рыцарей, утыканные стрелами, покатились в кроваво-черный снег. Но вскоре с горы донеслись жалобные вопли: это подоспевшие махатинские пехотинцы ударили противнику в тыл. Обстрел прекратился, и рыцари бросились преследовать обратившихся в бегство душевников. Некоторых загоняли в угол, прижимали к стене или воротам и кромсали на куски, сбивали лошадьми.

— На соль, на соль!! Мзум и Ламира!! — рычали озверевшие всадники. — На соль!!

Мурман сел на землю. Сбросил перчатки. Голова гудела. Вокруг приходили в себя уцелевшие новобранцы. Они победили.

Влад Картавый молча наблюдал, как с транспортных галер высаживаются мзумские войска. Кто-то из его свиты выругался вполголоса. Влад судорожно дернул рукой, придержал коня.

— Заходят нам в тыл, — проворчал рыцарь Рощи Астимар. — Господин, что делать?

Влад оглянулся на мрачных спутников. Храпели лошади, тяжело дышали грязные и потные солдаты — душевники, что сгрудились за тяжеловооруженными всадниками. Резкий морской ветер дул прямо в лицо, а далеко внизу, на покрытый мелкой галькой пляж один за другим прыгали махатинские копейщики, похожие с такой высоты на крупных рыжих муравьев. Вот один из них развернул бело-красное знамя и воткнул в землю. Душевники услышали победный клич, вырвавшийся из глоток врага:

— Мзум и Ламира!! Ваша-а-а-а-а!!

Сузив глаза, Влад смотрел, как ненавистный королевский штандарт развевается на ветру. Дернулась нога. Он заметил взгляд Астимара, развернул коня. Бросил сквозь зубы:

— Всем нашим отрядам передать приказ о немедленном отступлении. В Ашары!

— Но, господин, — простонал Астимар, — это как же… оставить Даугрем?

Влад повернул к рыцарю бледное лицо. Стоящие поблизости арбалетчики попятились. Астимар не опустил глаза, дерзко скривив губы. Предводитель душевников еще несколько мгновений буравил его взглядом, а затем слабая улыбка тронула губы Влада.

— Мой храбрый Астимар, я совсем забыл, что боишься ты лишь гнева старцев Рощи. Поспешим же, не хочу, чтобы мы угодили в капкан. Махатинцы сейчас обойдут холмы, перекроют единственную дорогу, и все, конец! Понимаешь? Отправляемся немедленно!

Вскоре холм опустел. Несколько воронов с громким карканьем устроились на ветках сосны, с интересом наблюдая за копошащимися внизу двуногими. Вороны ненадолго затихли, а затем разразились удовлетворенным хриплым карканьем. Да здравствует война и много еды!

Там, где вечернее солнце золотит увядающими лучами мутные волны Темного моря, а порывистый зимний ветер гонит барашки волн, прячется между вечнозелеными деревьями небольшой монастырь. Дорога к нему опасна и полна пропастей и обрывов. Она обходит стороной довольно обширное поле перед стенами, вьется змеёй по кручинам и склонам, покрытым вечными снегами. Редко когда два всадника могут ехать по ней в ряд. Бездна с плещущей внизу водой иногда так близка, что путник невольно жмется к скале, вознося молитвы Ормазу и спеша побыстрее проехать страшное место. Миновав опасный участок, путешественник оказывается на широком ровном тракте, проложенном давным-давно королем Волчья Голова. Дорога неспешно поднимается в гору. Впереди виднеются башенки храма и дымки деревушки Кеманы, что уютно расположилась вокруг древнего монастыря. Позади сверкают в лучах садящегося солнца воды моря, дует в спину соленый ветер, и темнеет небо, постепенно закрываемое штормовыми тучами. Говорили, что монастырь построен на развалинах древней цитадели ткаесхелхов, настолько древней, что давно канула в лету сама память о первых строителях. Но эры, что жили в Кеманах да летних стойбищах в горах, говаривали: по ночам духи казненных ткаесхелхов шастают по округе, губят одиноких беспечных странников, и даже свирепые пастушьи псы жалобно скулят в ночное время, не смея высунуть носа из-под ног хозяина. В незапамятные времена Древней Эры, когда Война Кровавой Зари шастала по земле с огромной косой, будто бы устроили остроухие в своей крепости последний оплот разгромленных владык мира — гордого народа ткаесхелхов. Люди им хорошо тогда всыпали, говаривали восторженно простолюдины. А когда цитадель нелюдей взяли, устроили хорошую резню. Ибо кровь невинных и века рабства призывали к отмщению. Пастухи, что ночевали с отарами в горох, рассказывали, как кричат неуспокоенные души остроухих, тех самых, которых победители сбрасывали в пропасть.