Стив Паркер - Сражения Космического Десанта

— Волнения, — откликнулся гигант. — Продолжай, брат мой.

— Неравный бой, — промолвил Террано, отрывая взгляд от карт. — Океаны крови. Штормовые облака, темные, наполненные грядущим насилием. Под ними расстилается развилка, важный выбор. Две тропы. Одна ведет в день, другая в ночь. Так было все последние четыре раза, достопочтимый брат, и все это с самыми малыми различиями. Хочешь, чтобы я попытался еще раз?

Гигант справа, Юстас Мендоса, магистр библиариума, пододвинулся к кодицию и навис над ним, цепким взглядом темных глаз вглядываясь в древние карты. Стилизованные изображения на них, казалось, двигались, танцевали в золотистом свете канделябров. Остальная часть комнаты оставалась погруженной во мрак.

— Нет, Руфио, — произнес он низким, глубоким баритоном. — Не нужно. Твоя интерпретация совпадает с видением брата Дегуэрро. Потоки времени и Имматериума сегодня больше ничего не откроют нам. Я обсужу этот вопрос с эпистоляриями на следующем Совете. А сейчас возвращайся в свои покои — избранные помогут тебе. Нужен полный доспех и оружие, понимаешь? Мы должны выглядеть наилучшим образом. Светать начнет в четыре часа, настанет День Основания. Будет очень много церемоний.

Кивнув, Террано собрал карты, отодвинул свой стул от широкого дубового стола и поднялся. Возвышаясь над землей на два метра, он был на голову ниже магистра-библиария, но не уступал ему в ширине плеч. Магистр положил ему на плечо мозолистую руку, и они вместе вышли из комнаты.

— Пока не закончится грядущий день, — промолвил Юстас Мендоса, когда они прошли в освещенный лампами пустой коридор, — будущему придется подождать.

Алессио Кортес, который, по собственному признанию, не испытывал ни малейшего интереса к музыкальным искусствам, вдруг осознал, что плывет в звуках гимна, эхом отражающихся от темных каменных стен реклюзиама. Древняя мелодия была пропитана невыразимой скорбью, и каждая ее прекрасная нота жалобной песнью напоминала о боевых братьях, которых потерял Орден не только за последнюю сотню лет, но и за долгие тысячелетия со времен своего славного основания.

За всю жизнь Кортес слышал этот гимн всего трижды, поскольку тот исполнялся лишь в День Основания. Но воспоминания не имели ничего общего с тем, как затронул его гимн на этот раз. Капитан вспомнил все смерти, все прощания, как и полагалось во время исполнения гимна. То было надлежащее время для скорби. Время вспомнить жертву, принесенную его благородными братьями. Сердце капитана сейчас переполнялось скорбью и, что более важно, гордостью.

И ничто не смогло бы притупить это чувство. Кортес уцелел в войне, которая длилась три с половиной столетия, и не испытывал чувства вины за то, что выжил. Воин Астартес, навечно посвященный искусству войны и связанный клятвой с почетной службой, которую нес, жил или умирал в зависимости от своих способностей и качеств и от команды. Смерть является даже к космодесантнику. Ее приход был вопросом времени. Бессмертным оставался один лишь Император, что бы там кто ни говорил.

Алессио посмотрел через реклюзиам на противоположный неф, на исполнявших гимн сервиторов. Что за жалкие создания! Их тощие тела, лишенные конечностей, были прикреплены к невысоким колоннам из черного мрамора, которые скрывали механическую начинку, поддерживавшую хористов в полуживом состоянии. Каждая глазница закрыта металлической пластинкой. Из каждого рта высовывалась черная решетка усилителя голоса, от каждой бледной безволосой головы отходили рифленые кабели, соединявшие певцов и обеспечивающие превосходную синхронность. Их рудиментарные разумы были объединены и сосредоточены лишь на песне.

В галерее справа от Кортеса, высоко над входом в реклюзиам, размещался еще один сервитор, подключенный к массивному паровому органу, сопровождавшему голоса торжественно-мрачным гудением.

«Ничтожные, — подумал капитан. — Но пусть лучше они вкладывают в песню нашу скорбь, нежели мы сами».

Он с трудом сдержал ухмылку, подумав, что его собственный грубый голос вряд ли смог бы восславить песней погибших. Скорее, это сошло бы за оскорбление.

Шутка новизной не блистала. Капитан думал об одном и том же каждое столетие и позволял мыслям так же быстро исчезнуть. Вопросы, не касавшиеся уничтожения многочисленных врагов Ордена, редко задерживались в голове Кортеса дольше чем на несколько секунд.

Педро всегда подшучивал над ним по этому поводу.

Гимн закончился, но его финальные ноты, исполненные невыразимой печали, еще звучали в душах собравшихся. Кортес вслушивался в них, ощущая некоторую тяжесть. Затем он посмотрел на алтарь, вырезанный из позолоченного черного мрамора, где верховный капеллан Томаси как раз выступил вперед и начал произносить слова поминовения из «Книги Дорна». Маркол Томаси обладал внушительной фигурой. При исполнении обязанностей верховного капеллана ему часто приходилось всецело завладевать вниманием столь большой аудитории, какая собралась сегодня. Для человека его статуса робость или неуверенность были непозволительной роскошью. Его долгом и долгом всех подчиненных ему капелланов было охранять веру и душу каждого боевого брата и слуги Ордена. Когда Томаси говорил, все остальные внимали каждому слову его проповедей.

Кортес очень уважал Томаси, быть может, даже чуть симпатизировал ему. Верховный капеллан был беспощадным борцом с длинным послужным списком, почти таким же, как у самого капитана. Но, кроме того, их объединял сходный взгляд на жизнь, характерный элегантной простотой: враги Императора должны быть уничтожены, а честь Ордена сохранена. И в свете этих двух непреложных истин все остальные вопросы теряли смысл и остроту. Как же иначе? И почему Педро вечно задумывался над такими незначительными проблемами, как ежегодные петиции, или реформы планетарных законов, или особенности торговли между секторами? Какое отношение все эти проблемы имели к космическим десантникам?

Спустя несколько минут Томаси перестал зачитывать текст из «Книги Дорна» и приблизился к золотому аналою, на котором покоилась книга. Броня капеллана была абсолютно черной и отполированной до такой степени, что блестела, подобно темному зеркалу, отражая огоньки канделябров на стенах и пламя тысяч свечей, зажженных по обе стороны апсиды. Нагрудник и наплечники верховного капеллана были украшены блестящими костями павших врагов и печатями чистоты из воска и сургуча. На каждой имелось написанное кровью благословение. Его шлем с необычным забралом — невероятно детальным изображением черепа из безупречного полированного золота — был пристегнут к поясу, оставив открытым суровое лицо с жесткими чертами. Даже среди Багровых Кулаков не многие могли долго выдерживать его устрашающий взгляд.