Александр Зорич - Пилот особого назначения

Начало декабря, 2621 г. Средние широты. Планета Махаон, система Асклепий, Синапский пояс.

Настало утро, в темном океане вечера канул день, прошла ночь, и вновь настало утро.

Серое небо в одеяле туч. А под ним густая, беспросветная тайга укрыта ранним снегом, выбелившим стволы махаонских кедров, так что пейзаж от горизонта до горизонта был бело-зеленым при полном преобладании белого.

Среди колючего мороза, под снежным пологом шли два человека. Шли самым надежным, палеолитическим способом – на лыжах, будто и не XXVII век на дворе. Впрочем, древняя тайга умело срывала легкий флер цивилизации – дай только волю.

Волю дали. Вынужденно. Оба шли через тайгу уже третий день.

– Ну и зачем ты меня сюда приволок? – Спросил первый, видимо далеко не первый раз, так как его спутник счел вопрос риторическим и не стал отвечать.

Прошло время, минут пять.

– Ну и зачем, твою мать, ты меня сюда приволок?! Холодно, снег, сколько тащиться вообще не ясно!

– Точно, – пробасил второй. – И зачем, мою мать, я тебя приволок? Надо было бросить на Шварцвальде. Добить и бросить.

– Добить?! Вот скотина!

– Чисто из жалости. Не чужой, все-таки, человек.

– Неблагодарная скотина, – констатировал первый.

– Зануда, – не остался в долгу второй и добавил:

– Кстати, насчет "добить" – это мне запросто, имей в виду. Ты достал уже своим нытьем, серьезно!

Первый был худ, худ болезненно, чего не могла скрыть даже теплая парка, которая болталась на нем, словно на вешалке. Лицо аккуратно выбритое, породистое. О росте судить трудно, так как рядом с товарищем он казался сущим пацаненком.

Тот более всего напоминал медведя, натурального таежного хозяина, которому Бог по недосмотру выделил человеческое обличье, а силищу и повадки оставил зверские. Высокий, но не чрезмерно, зато ширина плеч и корпулентность такие, что "легче перепрыгнуть, чем обойти". Движения при этом легкие, стремительные, будто и в самом деле – медведь, обходящий свою делянку.

Первый двигался позади второго, неумело, неловко, постоянно спотыкаясь и проваливаясь в снег чуть не по пояс.

Темнело.

Товарищи изрядно углубились в тайгу против того места, где их впервые застало наше внимание.

– Черт знает что! Какой-то кровавый ад, а не местность! Такая облачность... днем без солнца, скоро ночь, так и луны, я чую, не будет... как здешний спутник называется? Эфиальт?

Здоровяк поглядел на небо, едва видневшееся меж переплетенных высоких крон.

– Эфиальт, – подтвердил он (будто там, на небе, была написана шпаргалка).

– Как ты вообще здесь ориентируешься? Мы не могли заплутать?

– Не могли, – отрезал здоровяк и почесал короткую бороду лопатой – черную в редкой россыпи серебра.

– У тебя же ни карты, ничего...

– Заткнись. Я здесь на учениях каждый миллиметр брюхом проутюжил!

– Так это когда было!

Второй остановился и снова почесал бороду.

– Когда... Шестнадцать лет назад... Ну и что? – Он обернулся.

Его спутник, едва не налетев на нежданную преграду, неловко выругался и тоже встал.

– А то, что если ты так хорошо все помнишь, можно было посадить яхту поближе к месту – сейчас бы не перлись через лес этот гребаный уже третьи сутки!

– Куда? Куда ты предлагаешь сажать яхту?! На деревья? – Второй сгреб рукавицей половину от тридцати двух окрестных румбов. Потом он усмехнулся, и глаза под капюшоном заискрили озорным огнем. – А Махаонский истребительный так по-прежнему мышей и не ловит! Это ж надо! Проворонили яхту! Яхту! Не удивлюсь, если у них там за главного все еще старый раздолбай Мамбулатов. И все так же кап-три, ха-ха! Отдышался? Ну пошли тогда, если отдышался.

Еще через полчаса первый потребовал привала.

– Рана болит? – Поинтересовался здоровяк с участием и даже, пожалуй, нежностью, столь неожиданной при таком-то обличье.

– Болит. – Пожаловался первый. – Спасибо тебе, конечно, но заштопал ты меня очень на троечку.

– Ну извини! – Медведь едва заметно пожал плечами, не прекращая переставлять короткие лыжи. – Это ты у нас медицина, а я – мясник. Меня анатомии учили, но для совсем иных целей, нежели тебя.

– И тем не менее...

Что именно "тем не менее" первый не знал, поэтому молча скрипел лыжами о снег секунд сто двадцать.

– И тем не менее, я сейчас сдохну. Рана болит... как из пулемета!

Он собирался указать на то, что управиться с хирургическим аппаратом и медкапсулой на борту яхты мог бы даже фельдшер-олигофрен, но вовремя вспомнил, что его товарищ вовсе не олигофрен и совсем не фельдшер. Поэтому принялся давить на жалость.

– Эк заговорил! – Восхитился здоровяк. – А было время, выражался будто на балу: ах извольте, да пожалуйста, мерси.

– Обстановочка располагает.

– Именно что "обстановочка"! Черта с два ты устал – это тайга так действует. Пейзаж не меняется и давит на психику. Тебе ли не знать, медицина!

– Привальчик бы, – заныла "медицина".

– Хрен тебе! – Здоровяк был непреклонен. – По моим расчетам через полчаса-час будем на месте – вот там и отдохнешь.

Прошло полчаса. А потом еще полчаса. И еще.

Махаон повернул упитанный, на зависть соседям, землеподобный бок, по которому шли два товарища, так, что Асклепий, местное солнце, оказался по другую сторону. Мощный слой обложной облачности украл зрелище заката, и для субъективного наблюдателя просто сработал Главный Реостат Планеты – наступила ночь.

В маленьком отряде назревал бунт. "Медицина" сипела, поглядывала на часы, изобретая формулировки поубийственнее, когда здоровяк внезапно остановился, поворочал башкой и сказал:

– Здесь!

"Здесь" для человека свежего ничем не отличалось от "там". От тысячекратного "там" среди величественного однообразия деревьев, сугробов, буреломов и прочей русской зимней сказки.

– Ых-х-х... – выдохнул доктор. – Где... здесь?

– Здесь, здесь. – Чернобородый ловко подкатил к седому от древности кедру и дружески погладил двухобхватный ствол. – Этот парень стоит здесь уже лет пятьсот, и еще три раза по столько простоит.

Он поднял лицо к черному небу и произнес длинную фразу по-испански. После чего скинул лыжи, рюкзак, карабин и вооружился саперной лопаткой.

Во все стороны полетел снег. Доктор тяжело присел на землю, порылся в недрах парки и извлек фонарик – морозная взвесь заиграла и заискрила в луче мощного люминогена, буквально разрубившего тьму.