Стивен Кинг - Летний гром

РОБИНСОН ЧУВСТВОВАЛ СЕБЯ НОРМАЛЬНО, ПОКА БЫЛ В ПОРЯДКЕ ГЭНДАЛЬФ. Нормально – не в смысле «всё тип-топ», а в смысле «день прошел, и слава богу». Он по-прежнему просыпался по ночам, и часто лицо его было мокрым от слёз после снов – таких реальных! – где Диана и Эллен были живы, но когда он забирал Гэндальфа из угла, где тот спал на одеяле, и пускал его к себе в кровать, ему чаще удавалось заснуть снова. Что же до Гэндальфа – так его вовсе не заботило, где он спит, и если Робинсон позволял ему спать рядом с собой – это было тоже неплохо. Тут было тепло, сухо и безопасно. Он был спасён. Это было всё, что Гэндальфа волновало.

После появления живого существа, о котором нужно заботиться, дела пошли лучше. Робинсон съездил в сельский магазин, расположенный в пяти милях отсюда по 19-му шоссе (Гэндальф восседал на пассажирском сиденье пикапа, уши торчком, глаза сверкают), и набрал там собачьего корма. Магазин был заброшен, и, само собой, разграблен, но никто не позарился на залежи Эуканубы[1]. После Шестого Июня люди не слишком-то заботились о домашних животных. Такой логический вывод сделал Робинсон.

Большую же часть времени они сидели вдвоем на берегу озера. В кладовой было полно еды, а в подвале – ящиков со всякими мелочами. Робинсон часто шутил, что Диана готовится к Концу света, но шутка в конце концов обернулась против него. Против них обоих, в сущности, потому что Диана уж точно никогда не думала, что Конец света настанет, когда она с дочерью будет в Бостоне, придирчиво оценивая уровень преподавания в Эмерсон-Колледже. Так что для одного едока пищи было более чем достаточно, и в любом случае, смерть должна была прийти раньше, чем иссякнут его запасы. Робинсон в этом не сомневался. Тимлин сказал, что они приговорены.

Если даже и так, приговор был не слишком суровым. Погода стояла теплая и безоблачная. В прежние времена на озере Покомтук ревели бы катера и гидроциклы (они рыбу убивают, ворчали старики), но этим летом здесь было тихо, если не считать гагар... вот только почему-то казалось, что с каждой ночью гагары вскрикивают всё реже. Поначалу Робинсон решил, что это просто его воображение, которые было изъедено горем, как и весь его мыслительный аппарат, но Тимлин заверил, что это не так.

– Разве ты не заметил, что большинство лесных птиц уже исчезли? Синицы больше не устраивают концертов по утрам, и вороны больше не затевают свар в середине дня. К сентябрю гагары исчезнут так же, как те дятлы[2], которые всё это устроили. Рыбы протянут немного дольше, но в конце концов исчезнут и они. Как олени, кролики и бурундуки.

Насчет этих животных спорить не приходилось. Робинсон насчитал не меньше дюжины мертвых оленей у приозерной дороги и еще больше вдоль 19-го шоссе во время той единственной поездки вместе с Гэндальфом в универсам «Carson Corners», чей рекламный плакат – ПОКУПАЙТЕ ВЕРМОНТСКИЙ СЫР и У НАС ЕСТЬ СИРОП! – теперь валялся вниз надписью рядом с пересохшей бензоколонкой. И еще больше погибших зверей разлагались в глубине леса. Когда ветер дул с востока, в сторону озера, зловоние становилось невыносимым. Теплая погода ситуацию не улучшала, и Робинсону очень хотелось бы знать, где же обещанная ядерная зима.

– О, она наступит, – сказал Тимлин, сидя в кресле-качалке и задумчиво разглядывая пятна солнечного света под деревьями. – Земля еще не оправилась от удара. А вообще, судя по последним сообщениям, Южное полушарие – не говоря уже о большей части Азии – заволокло плотным облачным слоем, так что со временем тучи неминуемо придут и сюда, и облака тогда закроют небо навечно. Так что наслаждайся солнышком, Питер, пока есть возможность.

Как будто он мог наслаждаться хоть чем-нибудь. Они с Дианой поговаривали о поездке в Англию – их первый длительный отпуск со времен медового месяца – раз уж Эллен была пристроена в колледж.

«Эллен», – подумал он. Которая только-только оправилась от разрыва с ее первым бойфрендом и снова начала улыбаться.

В каждый из этих прекрасных пост-апокалиптических дней в конце лета Робинсон пристегивал поводок к ошейнику Гэндальфа (он понятия не имел, как звали собаку до Шестого Июня; пес пришел с ошейником, на котором не было ничего кроме бирки, сообщающей о проведении вакцинации в штате Массачусетс), и они шли пару миль до элитного поселка, в котором Говард Тимлин теперь был единственным жителем.

Диана когда-то называла такие прогулки раем для фотографа. Многие просто не замечали живописного вида, открывавшегося с обрывистого берега озера, и величественную панораму Нью-Йорка, расположенного всего в сорока милях. Там, где дорога резко поворачивала, был установлен знак СЛЕДИ ЗА ДОРОГОЙ! Дети, приезжавшие летом отдыхать, конечно же, прозвали этот место ВИРАЖОМ МЕРТВЕЦА.

«Лесное поместье» – местечко для избранных, очень дорогое (ну, до того, как рухнул мир) – лежало милей дальше. В центре, в сложенной из ракушечника сторожке, располагался популярный  ресторанчик с чудесным видом, пятизвездочным шеф-поваром и «пивной кладовой», забитой тысячей марок. («Да многие из них и в рот взять нельзя, – сказал Тимлин. – Ты уж мне поверь.») В заросших кустарником лощинах вокруг центрального домика прятались две дюжины живописных коттеджей, каждый из которых носил имя одного из лесных цветов. Некоторые принадлежали крупным корпорациям, до тех пор пока Шестое Июня не положило корпорациям конец. Большинство коттеджей всё еще пустовали к Шестому Июня, а в сумасшедшие дни, наступившие после Шестого, практически всё немногочисленное население поселка улетело в Канаду, где, если верить слухам, держался низкий уровень радиации. Тогда еще было топливо, чтобы улететь.

Владельцы «Лесного поместья», Джордж и Эллен Бенсон, остались. Остался и Тимлин, который был разведён, не имел детей, чтобы их оплакивать, и был уверен, что рассказы про Канаду – просто басни. Через месяц, в начале июля, Бенсоны наглотались таблеток и легли в постель, слушая Бетховена на работающем от батареек электропроигрывателе. Теперь в «Поместье» жил один Тимлин.

«Всё, что ты здесь видишь – моё, – сказал он Робинсону, торжественно поведя рукой. – И когда-нибудь, сынок, всё это станет твоим».

Во время ежедневных прогулок вниз к «Поместью» горе и чувство утраты вроде бы отпускали Робинсона; солнечный свет приносил успокоение. Гэндальф активно обнюхивал кусты и пытался пометить каждый из них. Он отважно тявкал, когда слышал что-то в лесу, но всякий раз подбегал поближе к Робинсону. Поводок был нужен только из-за мертвых белок и бурундуков. Их Гэндальф метить не собирался; но он хотел поваляться в том, что от них осталось.