Рэй Брэдбери - Время уходить

Ray Bradbury

The Time of Going Away

© А. Оганян, 2016

© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2016

Замысел зрел три дня и три ночи. Днем он носил его в уме, как зреющую грушу, а ночами выпускал повисеть в неподвижном воздухе, посеребренном звездами, свежеть и наливаться соками под сельской луной. В предрассветной тиши он все ходил и ходил вокруг плода своего воображения. На четвертое утро он дотянулся до него незримой рукой, сорвал и поглотил без остатка.

Он поспешно встал и сжег все свои старые письма, уложил кое-какую одежду в чемоданчик и облачился в вечерний костюм и галстук с отливом воронова крыла, словно в траур. Спиной он учуял присутствие жены в дверном проеме, наблюдающей за его пьеской глазами критика, который мог в любой миг вскочить на сцену и прекратить спектакль. Проходя мимо нее, он пробормотал:

– Извини.

– Нет уж, это ты меня извини! – вскричала она. – А больше тебе нечего мне сказать? Крадешься тут, понимаешь ли, планы вынашиваешь!

– Не вынашиваю я никаких планов. Все произошло само собой, – сказал он. – Три дня назад у меня возникло предчувствие: я понял, что умираю.

– Хватит трепаться, – сказала жена. – Ты меня нервируешь.

В его глазах плыл горизонт.

– Я слышу, как кровь в моих жилах течет медленнее. Я слышу, как мои кости поскрипывают, словно чердачные балки, из которых сыплется труха.

– Тебе только семьдесят пять, – сказала она. – Ты держишься на своих двоих, видишь, слышишь, ешь, крепко спишь. К чему тогда эти разговоры?

– Во мне говорит простой язык бытия, – ответил старик. – Цивилизация слишком отдалила нас от нашего природного «я». Взять хотя бы туземцев-островитян…

– Еще чего!

– Всем известно, что когда туземцы-островитяне чувствуют приближение смерти, они пожимают всем друзьям руки, раздают все свои земные блага…

– А их женам ничего не причитается?

– Кое-какие земные блага они оставляют женам.

– Так-то лучше!

– А кое-что достается друзьям…

– Протестую!

– А кое-что достается друзьям. Потом на своих каноэ они гребут в сторону заката и больше не возвращаются.

Жена смерила его оценивающим взглядом, как дерево, подлежащее вырубке.

– Дезертирство! – процедила она.

– Нет-нет, Милдред, это смерть в чистом виде. Они называют ее «Время уходить».

– А кто-нибудь догадался нанять каноэ и проследить, куда уматывают эти придурки?

– Разумеется, нет, – сказал старик с нотками раздражения в голосе. – Так только все испортишь.

– Ты хочешь сказать, что на другом острове у них другие жены и хорошенькие подружки?

– Нет-нет. Просто-напросто человеку, когда стынет его кровь, нужно побыть в одиночестве и умиротворении.

– Если бы ты доказал, что эти недоумки действительно померли, я бы тут же заткнулась, – сказала она и подмигнула. – Кто-нибудь находил их косточки на этих самых далеких островах?

– Они просто отплывают в сторону заката, подобно животным, чующим наступление «Великого часа». А больше я ничего не желаю знать и не знаю.

– Так вот, а я знаю, – сказала пожилая леди. – Ты начитался статеек в «Нэшнл джиографик» про слоновье лежбище.

– Не лежбище, а кладбище! – возопил он.

– Лежбище, кладбище, какая к черту разница! Я-то думала, что сожгла все эти журналы. Ты что, припрятал пару-тройку?

– Послушай, Милдред, – сказал он сурово, хватаясь за чемоданчик. – Мои мысли влекут меня на север. Что бы ты ни сказала, я не поверну на юг. Я настроен на волну сокровенных источников первозданной души.

– Ты настроен на любую дребедень, прочитанную в последнее время в журнальчиках для ценителей болотной жижи! – И с этим словами она ткнула в него пальцем. – Ты что, думаешь, я уже ничего не помню?

Его плечи опустились.

– Опять ты со своим досье!

– Взять хотя бы дело о шерстистом мамонте, – не унималась она. – Когда тридцать лет назад в русской тундре откопали из мерзлоты мамонта, ты вместе с этим олухом Сэмом Герцем носился с блестящей идеей захватить мировой рынок консервированной мамонтятины. Думаешь, в моих ушах еще не звенят твои слова: «Представь, какие деньги выложат члены Национального географического общества, лишь бы полакомиться у себя дома нежными ломтиками мяса сибирского шерстистого мамонта с десятитысячелетним сроком давности, вымершего десять тысяч лет назад»? Думаешь, мои раны зарубцевались?

– Я вижу их словно наяву, – признался он.

– Думаешь, я запамятовала, как ты отправился на поиски пропавшего племени оссео, или как его там, в Висконсин, чтобы субботними вечерами пешком добираться до города, накачиваясь там, а потом свалиться в карьер, сломав при этом ногу, и проваляться в нем три дня и три ночи?

– Ты помнишь все в мельчайших подробностях, – сказал он.

– А туземцы и «Время уходить»? Так вот что я тебе скажу: тебе – время сидеть дома! Это время, когда плод не свалится с дерева тебе прямо в рот, а за ним нужно ходить в магазин. А почему нужно за ним ходить? Да потому, что кое-кто, обойдемся без имен, несколько лет назад разобрал машину, как какой-нибудь будильник, да так и оставил ее внутренности разбросанными по двору. В четверг исполняется ровно десять лет, как я выращиваю в своем саду автозапчасти. Еще десяток лет – и от нашей машины останутся кучки ржавчины. Выгляни в окно! Время собирать и жечь листья! Время рубить деревья и пилить их на дрова. Время прочищать дымоходы и вставлять зимние двери и рамы. Время крыть крышу. И если ты думаешь, что тебе удастся от этого увильнуть, подумай дважды!

Он прижал руку к груди.

– Мне больно, что ты так недоверчиво относишься к моей врожденной чувствительности к надвигающемуся концу.

– А мне больно от того, что «Нэшнл джиографик» попадает в руки выживших из ума хрычей. Я так и вижу, как ты, начитавшись этих журналов, впадаешь в грезы, после которых мне надо за тобой убирать. Всех этих издателей «Нэшнл джиографик» и «Попьюлар меканикс» надо бы в принудительном порядке заставить любоваться твоими недостроенными гребными лодками, вертолетами, одноместными махолетами с крыльями как у летучей мыши. И все это у нас на чердаке, в гараже и в подвале! Мало того, пусть забирают это барахло себе!

– Говори, говори, – сказал он. – Я стою перед тобой, словно белый камень, тонущий в пучине Забвения. Ради всего святого, о женщина, позволь мне удалиться и угаснуть в мире и покое!

– Для Забвения будет полно времени, когда я найду тебя за поленницей окаменевшим от холода.

– Боже праведный! – воскликнул он. – Неужели признание собственной смертности всего лишь тщеславие?