Филип Дик - Предпоследняя правда

sf Филип Киндред Дик Предпоследняя правда

Правительство с помощью лжи удерживает под землей миллионы обманутых соотечественников. Горстка переживших ядерную войну шишек решила оставить основную массу выживших обитать в подземных городах, поэтому «кормит» их поддельными ужасами войны, чтобы убедить, что она все еще идет.

Живущие в подземных бараках обманутые, предпочитают правде фальшивку, которую им «скармливают» сверху. Вопреки тому, что фальшивка содержит исторические ошибки, никто не хочет выбраться наружу и посмотреть, как действительно выглядит мир.

1964 ru en Т. Минина sf Philip Kindred Dick The Penultimate Truth 1964 en asp_id Basfet [email protected] FictionBook Editor Release 2.6 17 June 2011 OCR, spellcheck - asp_id 781C8E17-35D7-42FB-8E1E-913CA0BB9359 1.0 Предпоследняя правда АСТ Москва 2005 5-17-026668-5

Туман вползет снаружи и доберется до тебя. Более того: он захватит тебя полностью. Стоя у высокого, узкого окна библиотеки… бетонные обломки, из которых построили это величественное сооружение, в каком-то ином веке были пандусом, и но нему можно было выехать на Прибрежное шоссе… Стоя у высокого, узкого окна библиотеки, Джозеф Адамс наблюдал, как туман ползет со стороны Тихого океана, и размышлял. Вечерело, мир погружался во тьму. И туман пугал Адамса — так же, как другой туман, который таился у него внутри. Туман, который не захватывал, не окутывал — но тянулся, шевелился, заполняя все полости тела. Туман, который люди обычно называют «одиночеством».

— Плесни мне чего-нибудь, — послышался сзади жалобный голос Коллин.

— А у тебя что, руки отсохли? — отозвался он. — Самой лимон не выжать?

Он отвернулся от окна, от мертвых деревьев на фоне Тихого океана, от слоистых облаков, которые нависали над ним, от наползающей темноты… В какой-то момент он был почти готов соорудить ей что-нибудь. И тут же его осенило. Он понял, что ему действительно следует делать и где он сейчас должен быть.

Устроившись за письменным столом с мраморной столешницей, спасенной из руин дома в Рашен-хилл — когда-то это был квартал города, который назывался Сан-Франциско, — он ткнул кнопку и включил риторайзер.

Недовольно ворча, Коллин отправилась на поиски какой-нибудь «жестяной девы»[1], способной удовлетворить ее просьбу. Джозеф Адамс, сидевший за своим столом перед риторайзером, услышал, как она уходит, и даже обрадовался этому. Он знал — но не решался слишком углубляться в анализ собственных переживаний — что по ряду причин чувствует себя с Коллин Хэкетт куда более одиноким, чем в ее отсутствие. Как бы то ни было, в ночь с воскресенья на понедельник он сооружал себе этот отвратительный коктейль — ужасно приторный, словно одна из его жестянок откопала где-то бутылку токая и подливала ему в мартини вместо сухого вермута. Забавно… Обычно они не совершают подобных ошибок… может быть, это предзнаменование? Джо Адамс задумался. Может быть, скоро они станут умнее нас?

Он осторожно набрал на клавиатуре нужное имя существительное. «Белка». Потом, после доброй пары минут глубоких, но вялых размышлений, ввел ограничивающее прилагательное: «умная».

— О’кей! — произнес он вслух, откинулся на спинку стула и коснулся кнопки «создать текст».

Когда Коллин вернулась в библиотеку с высоким стаканом чего-то крепкого, риторайзер уже начал читать вслух свежесочиненный текст.

— Это мудрая старая белка, — тоненьким голоском вещала машина (ее оборудовали жалкой двухдюймовой пищалкой). — Но мудрость этого зверька вовсе не его заслуга. Это природа наградила…

— О боже! — воскликнул Адамс и в сердцах хлопнул рукой по хрупкому корпусу из стали и пластика, до отказа набитому электроникой. Машина смолкла, и только тут Джо заметил стоящую у него за спиной Коллин.

— Прости, но я на пределе. Слушай, ну почему Броузу… или, скажем, генералу Хольту, или маршалу Харензанному — да хоть кому-нибудь из власть предержащих — не распорядиться, чтобы воскресный вечер начинался примерно в пятницу пополудни и…

— Дорогой, — со вздохом заметила Коллин, — как я поняла, ты ввел всего лишь две семантические единицы. Думаю, ее бедным электронным мозгам этого мало.

— Думаю, этого ему будет более чем достаточно, — он снова включил машину и напечатал длинное предложение. Коллин по-прежнему стояла у него за спинои, потягивая коктейль и наблюдая за происходящим. — Столько хватит?

Вот чего я никогда не могла понять, — заметила она. — Ты так страстно любишь свою работу — или так страстно ненавидишь? «Компетентная дохлая крыса копошится под бревном, лежащим трупом»…

— Понимаешь, — мрачно произнес он, — я просто хочу посмотреть, на что способна эта тупица, за которую я выложил пятнадцать тысяч запдемдолларов. Кроме шуток. Я просто жду, — он нажал клавишу воспроизведения.

— А когда речь должна быть готова?

— Завтра.

— Тогда лучше встань пораньше.

— Ну уж нет, — утром он ненавидел все это еще сильнее.

И тут риторайзер снова заверещал, как сверчок:

— Само собой, мы привыкли считать крыс своими естественными врагами. Но только представьте себе, какую пользу они приносят нам при онкологических исследованиях. Жалкие крысы, подобно йоменам, незаметно служили прогрессу чело…

И опять, точно по злому умыслу, оборвал фразу на полуслове.

— …вечества, — задумчиво закончила Коллин, изучая старинный бюст Эпштейна[2] — подлинный, найденный при раскопках. Бюст украшал собой нишу, разделяющую западную стену стеллажей, где Джозеф Адамс хранил справочные материалы по рекламным телепередачам прошедшего, далекого, великого двадцатого столетия — в том числе творения Стэна Фреберга[3], вдохновленные религиозными мотивами и шоколадками «Марс».

— Господи, ну и сравнение, — пробормотала она. — Йомены… Бьюсь об заклад, даже такой профи, как ты, не знает, кто они такие. Так в Средние века называли молодых крестьянских парней.