Александр Житинский - Полдень XXI век 2009 № 05

Я пишу эти строки за несколько дней до Гоголевского юбилея, а прочитаете вы их, вероятно, когда уже схлынут юбилейные торжества. Собственно, слово «торжества» здесь мало уместно. По какому поводу торжествовать? Что нам повезло, и в русской литературе появилось это чудо, этот странный, смешной и несчастный человек, который записывал свои видения, до сих пор не до конца разгаданные, а его записывали то в сатирики, то в реакционеры, а то и в сумасшедшие.

Был ли Гоголь фантастом?

Вопрос не нов, но актуальности он не потерял, ибо от ответа на него зависит само определение жанра.

Формально — да, ибо повесть «Нос» никак не назовешь реалистическим произведением, да и в других вещах немало нереального.

А по существу Гоголь фантаст везде — ив «Ревизоре», и в «Мёртвых душах», потому что создает столь фантастичные образы людей, что всякий скажет, что таких людей не бывает, а в то же время образы эти правдивы, потому что отражают суть.

Почему мы в них верим? Да потому, что в них верил автор. Он не брался за перо с мыслью «а вот сейчас пофантазирую-ка я!», а желал написать правду и только правду. В назидание потомкам. И удивительнее всего то, что это у него получалось и получилось.

Я думаю, что если Пушкин лишь раз в жизни воскликнул «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» после «Бориса Годунова» — то Гоголь кричал то же самое после каждого абзаца. Да еще и приплясывал.

Фантаст обязан писать правду — более правдивую, чем реалист, потому что тому можно укрыться за подробностями быта и описываемых им реалий, за достоверностью, за историзмом, а фантаст как на ладони. Он может спрятаться только за свои образы и если они из картона, то их снесет тут же. Лишь правдивые по самому большому (метафизическому ли, мистическому) счету фантастические образы могут поставить фантаста в ряд настоящих реалистов. Фантастических реалистов.

А все эти картонные миры Средиземноморья или что там еще бывает, головоломки сюжета, технические термины и особенно борьба Сил Зла с Силами Добра — от лукавого.

Нарисуйте хотя бы унтер-офицерскую вдову, которая сама себя высекла, или Авдотью Тихоновну, или крошку Цахеса, или Дон Кихота, или принца Гамлета — вот тогда все и поверят, что вы фантаст. А на картонных звездолетах в Царство Божие не въедешь.

Дело было летом, аккурат к восьмому юбилею экономических реформ, на девяносто восьмом году двадцатого по счёту столетия. В серой, плюгавой от непролазного бездорожья деревушке по имени Косая, что сидела, как чирей, на попе у крупного индустриального центра Угреево, сроду никто не слыхивал о космосе. Стояла деревня на ветру, щерилась, умытая дождями да прожаренная солнышком, и тихо кряхтела, дожидаясь осени, — глядела на небо крышами и жила своей жизнью. А жизнь у неё, надо заметить, случалась очень интересная.

До революции о Косой ничего не было известно. Вернее, было, но что именно — за давностью лет никто не помнил. Советская власть отметилась флагом на коньке управы и глиняным бюстом не то Ульянова-Ленина, не то Клары Цеткин. Уж больно образ оказался всеобщий и собирательный. Под него очень любили ходить местные алкаши, это называлось «наказ избирателя».

Телеграфных столбов в Косой не имелось. Власть решила разумно: телеграфа нету, и за каким же столбы?.. И пронеслась с электрификацией и телефонизацией мимо, но далеко не ушла, заблудившись в болотах.

Из скудных воспоминаний о прошлом у местных старожилов осталась ещё память о гуманитарной помощи из Германии.

Стараниями зенитной батареи прилетела она самолётом люфтваффе, в памятном сорок втором. На каждую душу в деревне тогда досталось по банке каши с тушёнкой, по упаковке эрзац-кофе и по красивому дюралевому кресту. В общем, всё, что осталось от сбитого «Юнкерса».

Кстати, ту немецкую кашу и кресты почему-то долго ставил в заслугу Советской власти деревенский голова, до шестьдесят пятого года включительно. Он регулярно собирал деревенских на митинги, шевеля общественную сознательность, но раз пошёл гулять в лес, заплутал на болотах, и больше его никто не видел. В этих краях всегда так — есть человек, нет человека.

После войны в Косой стало хуже. Советская власть вспоминала о деревне только к юбилеям — спускала сверху планы и соцобязательства. Народ молчал. Власть настаивала. Народ опять молчал. Тогда власть избрала другую тактику, наведываясь раз в пятилетку, чтобы собрать оброк натурой, — требовалось служить в народной армии или сидеть в народных тюрьмах, в зависимости от обстоятельств и текущей необходимости.

Чинить людям хаты и обустраивать быт державе было некогда — занята. То возилась с Полпотом в Камбодже, то обгоняла Америку на лунном траверзе, а то и вовсе прирастала африканскими косяками. Косочане, люди не глупые и понимающие, державе не мешали, под ногами не путались.

Неравная борьба с мировой закулисой закончилась плачевно. Где-то с середины семидесятых Косая стала хиреть. Знаменитые первопроходцы, кроившие карты и составлявшие планы поворотов рек, не добирались до неё. Ну, не получалось у них! На Южный полюс сигали без особых проблем, а вот в Косую — не срабатывало. Должно, карты с изъяном или аномалия пошаливала. Мощные таёжные тягачи первопроходцев, рассчитанные на суровые условия Севера, вечно ломались. Пустые корпуса потом долго ржавели по округе. Ребятня ломала остовы на чугунные финтифлюшки, а самих незадачливых «Ермаков» извлекали из стрессовой экстремали вертолётами, роняя запчасти и пустые бутылки на головы медведям и егерям.

Ну, а кроме Советской, а потом и Российской власти в Косой больше ничего и не было. Совсем. Так, десяток халуп, восемь сараев, три бани и два колодца — вот и весь реквизит. Кто мог уехать, давно уехали, а до оставшихся доходили слухи, будто некоторым удалось добраться аж до Рязани! За Рязанью мир для косочан обрывался, был дик, страшен и не изучен.

Всё же добрая половина уехавших дальше уездного райцентра Угреево не добиралась. Устраивались на хиревшем ДСК разнорабочими и забывали про малую родину. Назад эмигранты не возвращались никогда. Наверное, стыдились. Это и к лучшему: оставшийся народ крепчал духом, не завидуя городу на предмет наличия дома культуры, пельменной и удобств в доме, вроде электричества.