Фриц Лейбер - Ведьма

Он писал более полувека — и был удостоен всех мыслимых премий и наград, присуждаемых в жанре фантастики. Достаточно сказать, что только премией «Хьюго» его награждали пять раз.

Фриц Лейбер родился в 1910 году в Чикаго в семье актеров Шекспировского театра. Разумеется, родители прочили ему актерскую карьеру. Однако попытки играть на театральной сцене, а потом и сниматься в кино особого успеха не принесли, да и в годы кризиса 30-х не сулили средств к существованию.

Будущий писатель успешно заканчивает философский факультет колледжа, во время учебы участвуя в кружке уже признанного тогда фантаста Говарда Лавкрафта. Затем сам преподает в колледже, работает редактором в издательстве и в конце концов на 12 лет становится соредактором журнала Science Digest.

Первым произведением Фрица Лейбера, увидевшим свет, был рассказ «Черные слуги ночи», написанный еще в юности. За ним последовали и другие рассказы; все это были истории ужасов с участием сверхъестественных сил.

Настоящую же известность писателю принес первый роман из серии фантастических приключений Фафхрда и Серого Мышелова, опубликованный в 1939 году. А в 1942-м читатели знакомятся с двумя новыми романами — «Ведьма» и «Собирайся, тьма!», связанными одной темой: традиционным противостоянием сверхъестественного и современной науки и стремлением вместить их в общие рамки, создав своего рода всеобъемлющую науку.

Потом почти пятилетнее молчание, и — блестящий рассказ «Девушка с голодными глазами». А следом новый виток — горько-радостные рассказы для читателей «поры любви» и в то же время — повергающие в ужас пророчества. В 1957-м романом «Необъятное время», получившим премию «Хьюго», Лейбер начинает сериал «Война необъятного времени». В 1964-м выходит, пожалуй, основной роман писателя — «Странница», тоже отмеченный премией «Хьюго». А далее на полках книжных магазинов появляются очередные произведения из «Саги о Фафхрде и Сером Мышелове», романы «Корабль теней» («Хьюго-70»), «Успеть на цеппелин!» («Хьюго-76»), авторские сборники рассказов.

Не в привычках Нормана Сейлора было заглядывать в комнату жены в ее отсутствие. Быть может, отчасти именно потому он и поступил так. Он был уверен, что подобный пустяк никак не повлияет на их с Тэнси отношения.

Разумеется, он помнил, что случилось с чересчур любопытной женой Синей Бороды. Как-то он даже попробовал подойти к этой странной сказке о повешенных женщинах с психоаналитической меркой. Впрочем, Синяя Борода жил в далеком прошлом, и с тех пор много воды утекло. Неужели за дверью комнаты Тэнси его ожидает с полдюжины висящих на крючьях красоток? Норман насмешливо фыркнул. Однако женщины есть женщины, и разве не доказательство тому его собственные исследования по женской психологии и параллелизму первобытного суеверия и современного невроза, которые принесли ему известность в профессиональных кругах?

Внешне Норман Сейлор ничуть не походил на знаменитого этнолога — он, прежде всего, был слишком молод и выглядел вовсе не так, как подобает профессору социологии колледжа Хемпнелл. У него начисто отсутствовали поджатые губы, испуганный взгляд и квадратная челюсть типичного преподавателя этого маленького, но гордящегося собой и своими традициями учебного заведения.

По правде сказать, в Нормане не было того духа, какой присущ истинному хемпнеллианцу, — за что сегодня он был благодарен судьбе.

День выдался погожим и теплым; солнечные лучи, проникавшие в кабинет сквозь оконное стекло, падали на локоть Нормана. Допечатав заключительную фразу своей статьи «Социальные основы современного ведьмовства», которую наконец-то закончил, он откинулся в кресле и облегченно вздохнул. Он осознал вдруг, что наступило одно из тех мгновений в непрерывном чередовании успехов и неудач, когда совесть засыпает и все видится в розовом свете. Для невротика или подростка такое состояние означало бы, что приближается неминуемое падение в пучину отчаяния, однако Норман давно уже научился сохранять равновесие: он принимался за новое дело в тот самый миг, когда перед ним возникал край обрыва.

Поэтому он беззаботно наслаждался минутной передышкой, старался испить ее очарование до дна. Он вышел из кабинета, взял было книжку с яркой обложкой, но тут же отложил ее, взглянул на две маски китайских бесов на стене и, минуя дверь спальни, перевел взгляд на бар, где, по образному хемпнелловскому выражению, «на задворках» стояла бутылка ликера, улыбнулся и направился в спальню.

В доме было очень тихо. В этот весенний полдень было что-то успокаивающее в скромных размерах, неброской, но удобной обстановке и даже в почтенном возрасте жилища Сейлоров. Оно как будто примирилось со своей участью — быть прибежищем обычной профессорской семьи с ее книгами, гравюрами и пластинками, с тем, что лепные украшения прошлого века покрыты слоем свежей краски. Признаки интеллектуальной свободы и любви к живому соседствовали и уживались с приметами тяжеловесного преподавательского достоинства.

Норман выглянул в окно спальни. Знакомый мальчишка катил по улице тележку, доверху заполненную газетами. На противоположной стороне мостовой какой-то старик подстригал кусты, осторожно ступая по молодой траве. С громыханием промчался грузовик. Норман нахмурился, но тут показалась парочка студенток в брюках и рубашках навыпуск. Являться в подобных нарядах на занятия строго запрещалось, тем не менее девушки, судя по всему, шли из колледжа. Норман улыбнулся. Он был в том настроении, когда человек радуется всякой мелочи и готов приветствовать даже субкультуру улицы, так не похожую на порядки колледжа, где табу откровенность и секс, где наивысшими из талантов почитаются способность выносить унылое однообразие работы и умение следовать пыльным ритуалам, поддерживающим видимость жизни в мертвых идеях. В этом последнем современные колдуны, что скрывались за каменными стенами Хемпнелла, едва ли знали себе равных.

Странно, подумалось ему, и как только им с Тэнси удалось не поддаться губительному воздействию атмосферы маленького колледжа? Ведь поначалу Тэнси приводило в исступление буквально все: соперничество между профессорами, сплетни и пересуды, требование, которое заставило бы взбелениться любого, — чтобы жены преподавателей трудились на благо колледжа, не получая за свой труд ни гроша, утонченный этикет и надоедливое внимание студентов. Хемпнелл был одним из тех колледжей, которые предлагали обеспокоенным родителям альтернативу буйной вольнице крупных университетов, — местный политик, вспомнил Норман, назвал их «рассадниками коммунизма и свободной любви».