Андрэ Нортон - Оборотень

Герта нетерпеливо натянула капюшон, который беснующийся ветер пытался сдернуть у нее с головы. Бороться с ним было все равно, что протискивать свое тело, каким бы выносливым оно ни было, сквозь стену. В сумерках проснулись тени, на которые никому не хочется смотреть, разве что краешком глаза. Перехватив поудобнее свой знахарский мешок, Герта постаралась вызвать в памяти мысль об огне своего камина, дымящемся горшке с похлебкой и поджидавшей ее кружке травяного напитка, восстанавливающего силы.

Ветер продолжал завывать, и Герта улыбнулась внутри своего капюшона. Пусть Тьма идет своим путем, этим вечером ей не поймать в свои тенета ни одного новорожденного. У Густавы, жены лесоруба, уже родился мальчик, он сейчас в безопасности у ее груди, сильный, здоровый мальчик.

Внезапно она ослабила свою борьбу с ветром и даже немного сдвинула капюшон, чтобы лучше слышать. Нет, ей не показалось, это и впрямь был крик, а в нем боль и страх.

На ближайшем поле стояло ветхое сооружение, которое Ранфер когда-то кое-как сладил для того, чтобы укрывать овец от непогоды, но нынче ночью все стада были надежно укрыты в своих загонах. Она не могла ошибиться — то был крик одинокого человека, полный отчаяния, не оставлявшего места надежде на помощь.

Герта подобрала свои толстые юбки и, подбросив повыше свой мешок, с трудом протиснулась через прореху в полусгнившей ограде. Она позволила себе тяжело вздохнуть. Здесь пахло болью, а она была знахаркой, и не было для нее другого пути.

Герта оторвала от плаща вцепившуюся в него колючку и побежала к концу навеса. Где и остановилась как вкопанная, ее изумленный выдох вырвался белым морозным облачком.

На остатках гниющей соломы распростерлась какая-то фигура. Огромные зеленые глаза, все еще таившие в себе золотые искры, в упор смотрели на Герту. Тело, извивавшееся от невыносимой боли, было… покрыто мехом. И все же по очертаниям оно несомненно принадлежало женщине.

Герта скинула плащ и набросила его на дырявую стену, чтобы защитить лежавшую от ветра. Свет дня угасал, а у нее не было даже сальной свечки. Тем не менее Герта прожила уже достаточно лет, чтобы безошибочно определить, что перед ней лежало существо из легенд, живое и даже собиравшееся рожать.

Когда Герта опустилась на колени подле корчащегося тела, между бледными губами роженицы появились белые клыки.

— Я помогу, — сказала знахарка. Она уже развязывала свой мешок. Но у нее не было огня, чтобы согреть хотя бы малую толику воды, а половина ее навыков, добытых с таким трудом, была связана именно с водой.

Она сбросила манто и принялась трясти микстуру, согревая ее в ладонях. Существо между тем высунуло бледный язык и стало вылизываться.

Засучив рукава, Герта наложила руки на средостение. «Вниз ступай, — нараспев приговаривала она слова, которых ее пациентка могла и не понимать, но которые составляли необходимую часть ритуала. — Ступай вниз и наружу, в этот мир, без промедленья».

Она даже не поняла, как долго провозилась с роженицей, настолько трудно ей было обходиться без всего, что было необходимо для повивалки. Но вот, наконец, появилась струйка бледной крови, и в руках у Герты оказалось маленькое влажное существо. Та же, что произвела его на свет, издала скорбный крик — или то был вой?

То, что Герта держала на руках, кутая в свой передник, было несомненно ребенком женского пола. Между тем у породившего его тела вновь начались судороги. Пена сочилась между челюстями, распространяя сильный животный запах. Но глаза, полные страдания, метались между Гертой и ребенком. И в них, в этих гаснущих глазах, читалась мольба, столь ясная, словно была высказана словами.

Сама не зная почему, просто повинуясь своей внутренней сущности, Герта кивнула: «Я позабочусь о ней, как смогу, не брошу».

У нее даже дыхание перехватило, когда она поняла, что пообещала. Но то была крепкая клятва, и у нее не было пути назад. Зеленые глаза жадно вглядывались в глаза Герты. Потом они помутились, и покрытое мехом тело дернулось последний раз. Герта наклонилась, придерживая у груди вопящего ребенка. Перед ней теперь лежало, коченея, тело серебристо-белого волка.

Рука Герты начала было двигаться в традиционном ритуале прощания с теми, кто ушел за пределы, но вдруг замерла. Все живущие в том мире, который Герта знала, отдают свою дань Запредельному Миру, но попадают ли Оборотни в этот приют? Кто она такая, чтобы судить о таких вещах? Она закончила короткую церемонию надлежащими словами, уже почти безо всяких колебаний.

— Спи с миром, сестра. Пусть день твоего пробуждения будет теплым и ясным.

Она неловко поднялась на занемевшие ноги. Малыш хныкал, и она прикрыла его полой плаща. Надвигалась ночь. Герта не знала, как и зачем женщина-оборотень пришла на окраину человеческого селения, но либо сородичи найдут ее тело, либо, подобно лесным тварям, чья кровь, как говорят, текла в ее жилах, она будет покоиться здесь, пока не станет частью земли.

В кромешной тьме добралась Герта до своего домика на самом краю деревенской улицы. Фонари теплились у каждого порога, как полагалось по Закону, и она должна была засветить свой. К счастью, сейчас улица была в ее распоряжении. Настало время вечерней трапезы, и все сидели за своими столами.

Войдя в дом, она положила ребенка, все еще укутанного в передник, на свою кровать, затем нашла фонарь и принялась изо всех сил раздувать угли в камине, подкармливая их хворостом. Она даже позволила себе безумство и зажгла свечу в закапанном воском подсвечнике.

Согреть котелок воды на пробуждающемся огне было делом одной-двух минут, после чего она стала перебирать свои запасы чистых тряпок, которые держала наготове для тех бедняков, которые не могли хорошенько подготовиться к родам.

Искупав ребенка и внимательно осмотрев его, она удивилась, обнаружив, что то было человеческое дитя — здоровенькое телом, родившееся с густой копной серебристо-светлых волос, но в остальном несомненно человеческое, как и то дитя, которое Герта когда-то сама произвела на свет.

Она остановила голодный вопль малышки, дав ей пососать тряпочку, смоченную в козьем молоке. Глазки ребенка раскрылись, и Герта могла поклясться, что они смотрели на нее со странным узнаванием.

Эрикой — Вереском — назвала ее Герта, и имя, похоже, подошло. Приготовила она и историю ребенка: никто не смог бы оспорить ее рассказ о нищей женщине, которую роды застали в лесу.