Сергей Булыга - Шпоры на босу ногу

Сергей Булыга

Шпоры на босу ногу

Как-то заглянул ко мне сосед мой, отставной майор Иван Петрович Скрига, и говорит: "Сергей Кириллыч, голубчик, помоги!" Оказалось, что пожелал Иван Петрович записать одну слышанную им историю, да вот никак не получается. Тогда, прослышав про мои юношеские опыты в поэзии и знакомство с г. Марлинским, решил он обратиться ко мне. И надо вам сказать, что соседи посещают меня редко, а уж с подобной просьбой, связанной с писанием бумаг - увольте! Дело в том, что ваш покорный слуга оказался причастным к известным событиям первых дней царствования и поныне еще здравствующего императора, и был отправлен из гвардии поначалу в туркестанские линейные батальоны, а затем на Кавказ. Итак, сосед приехал ко мне, и я выслушал его рассказ. Что ж! Иван Петрович весьма уважаемый мною человек, Георгиевский кавалер, да и время, о коем он хотел поведать - славный Двенадцатый год,- дорого сердцу каждого истинного сына Отечества. И я согласился помочь. Иван Петрович рассказывал, я записывал. Затем, по окончании труда, сосед мой увез рукопись к себе в имение, две недели не казался, а потом приехал, положил бумаги на стол и сказал: "Прочел, весьма благодарен вам за труд, Сергей Кириллыч. И копию сняли-с... Только не обессудьте, вы же сами прекрасно знаете об отношении к вам со стороны начальства. Для вашего же блага позволил я себе некоторые примечания. Думаю, рукопись от этого не сильно пострадала",- и, смутившись, он поспешно откланялся и вышел. Оставшись один, я перечитал бумаги и решил оставить повествование в том виде, в коем вернул мне его мой сосед: с предисловием и послесловием, примечаниями и разбивкой текста на главы. Кстати сказать, сосед мой являет собой весьма распространенный тип: помещик средней руки, в прошлом офицер, повидавший свет и беспокойные окраины Империи, строгий муж и добрый малый; он бесконечно предан государю и в то же время не чурается и нас, "заблудших по простоте своей",- а именно так он любит выражаться. Итак, я перечитал повесть и отложил ее до лучших времен; появляться в столицах мне запрещено, придется ждать оказии, дабы ознакомить с рукописью моих - увы, уже немногочисленных - московских и петербургских друзей. Но если учесть, что гости у меня случаются редко, то кто знает, сколько еще придется ждать. А теперь, любезный читатель, пора нам и обратиться к повести, предваряемой предисловием самого Ивана Петровича. Предуведомление (писано Иваном Скригой) Вот ведь как порой бывает: выслушаешь историю, да только головой покачаешь - лихо! А рассказчик и глазом не моргнет, знай себе божится, что все именно так оно и было. Будто я ничего кругом не понимаю, будто вчера только на этот свет появился. Ну а что ты с гостем делать будешь? Опять же покачаешь головой и поддакнешь глубокомысленно - все так, так. А уедет гость, так ты все ходишь взад-вперед и серчаешь: вот прохвост! Вот шельмец! И осмелится же выдумать такое! Но только оглянуться не успеешь, как сам в такую историю попадешь, что куда там рассказывать?! - вспоминать и то неловко; самому себе не веришь. Вот тут-то и вспомнишь гостя и небылицы его. И ловишь себя на том, что верить ему начинаешь! А веду я все это к тому, что в бытность мою баталионным командиром в Бобруйской крепости слыхивал я от вдовой соседки нашей, Настасьи Петровны, весьма любопытную историю. В те годы я, конечно же, мало чему поверил. И только сейчас, на склоне лет, начинаю понимать, что правды в той истории куда как больше, нежели вымысла. Я бы, конечно, мог и большее утверждать, будто все там истинно, как на духу. Но только слишком уж хорошо знавал я Настасью Петровну, а потому последнего утверждать не посмею. Однако повесть, ею рассказанную, считаю своим долгом на бумаге запечатлеть. И если не сам, так стараниями моего любезного соседа, Сергея Кириллыча Коржавского. И пусть читатель прочтет сии записки и сам рассудит, что здесь правда, а что и вызывает сомнения. Я же, в свою очередь, постараюсь излагать события беспристрастно и ничего не утаивать. Мало того, насколько мне позволит память, я постараюсь в точности передать рассказ Настасьи Петровны. А надо вам сказать, что вдова была весьма легка на язык. Какие истории она разыгрывала в лицах!.. Однако пора и за дело! И да поверит мне читатель, что пером Сергей Кириллыча двигало единственное желание поведать о событиях достославной памяти Двенадцатого года. Признаюсь, мы оба - я и мой любезный сосед - мы оба по младости лет в той победоносной кампании не участвовали, а посему пусть не будет к нам строг досужий читатель, коий обнаружит в повести некоторое несоответствие с Историею. Был и остаюсь вашим покорным слугою,

Георгиевский кавалер, майор в отставке Иван Скрига 2-й.

Артикул первый

Двунадесять язык

10/22 июня неприятель перешел Неман, и началась, как они говорили, вторая польская война. Жара стояла такая, что ветераны утешали новобранцев только тем, что в Египте было еще несносней. Да и здесь, к тому же, отменные, невиданные доселе дороги: прямые, ровные, обсаженные двумя, а то и четырьмя рядами берез. И хлебосольная шляхта, и молчаливый, привыкший к повиновению народ. Великая Армия растекалась по стране, не давала русским объединиться и била их по частям. Азиаты бежали, Европа рукоплескала победителям. Победоносная кампания близилась к концу. Оставалось наголову разгромить противника в генеральном сражении, продиктовать условия мира и расположить армию на зимние квартиры. Но время шло, пылились дороги, и уже начинало казаться, что здешним просторам не будет конца. Новобранцы вздыхали и ждали, когда же наконец дойдет до настоящего дела, когда же русские устанут отступать, и все гадали - а далеко ли Индия? Но Индии не было, Было сражение. Ветераны ухмылялись в усы, наблюдая за тем, как новобранцы рвутся в бой, под ядра. Однако ни пехота, ни даже тяжелая кавалерия не смогли решить исход дела, и тогда на помощь Мюрату подошел вице-король Евгений. Русские едва было не потеряли всю свою артиллерию, но положение спас Черниговский, впоследствии печально известный полк. И тем не менее французы ликовали. А русские ночью на военном совете решили сдать город без боя. Но дабы армия смогла беспрепятственно отойти, графу Палену приказано было задержать неприятеля. Пален, имея при себе несколько баталионов пехоты и казаков, держался два дня. И две ночи горели над рекой многочисленные огни, убеждавшие Наполеона в том, что русская армия стоит на месте и готовится к решающей битве. Но когда на третий день противник, собрав все свои силы, двинулся на город, оказалось, что русская армия бесследно исчезла, и только лейб-казаки разрушают мосты. А потом и они ушли. Истомленная жарой и недостатком провианта, Великая Армия поспешно форсировала реку, и уже через какой-нибудь час эскадрон мамелюков первым ворвался в город. Пустой город - население еще ночью ушло на север. Бесконечные обозы тянулись по дороге на Невель, а Витебск был пуст. Здесь я не могу не отметить, что Витебск был первым российским городом, жители которого не пожелали встречать Освободителя Европы. Далее. Ровно в семь часов утра Наполеон въехал в Витебск и проскакал по Смоленской улице. Войска приветствовали его. Войдя в отведенный ему дом, император отстегнул шпагу, бросил ее на стол, покрытый картой России, и сказал: "Военные действия кампании двенадцатого года кончены, будущий год закончит остальное". Сказано это было 16-го июля. И в тот же день в городе начались грабежи и пожары. Но, к чести победителей, город дотла не сгорел. Так что по вполне еще сохранившейся Заручевской улице возвращался от приятеля сержант Шарль Дюваль - уроженец Бордо и ветеран шестнадцати славных кампаний. Тридцать пять лет для гусара- глубокая старость, однако сержант был весел. Еще бы! Кампания закончена, еще неделя-другая, и заключат достойный мир, перекроят границы, ну а он... он похлопочет об отставке. Он не тщеславный, пусть другие отправляются в Москву, шагают в Индию - куда угодно. С него довольно, он устал. Вернется к матушке, подправит запустевший виноградник, зайдет к соседу, его начнут расспрашивать, он станет отвечать, а дочь соседа... Когда он уходил, она еще не родилась, зато сейчас - верней, тогда, когда он вернется... Итак, сержанту было хорошо. Он шел, насвистывал любимую песенку, и казалось, что все происходящее вокруг ему безразлично. Но нет! Он вдруг остановился и недовольно покачал головой: патрульные - судя по форме, вестфальцы из корпуса Жерома Бонапарта,- патрульные остановили проходившую мимо них стройную даму в вуали и, путая немецкие и французские слова, стали допытываться, кто она такая и что здесь делает. Дама гордо молчала. За долгие годы службы сержант так и не привык к союзникам, он их не любил. Более того, он им не верил, но терпел - ведь как-никак, а пригласил их император... Но когда один из солдат грубо схватил даму за руку и попытался приподнять вуаль, сержант не замедлил вмешаться. - Эй, приятели! - сказал он, подходя к вестфальцам.- А ну-ка, полегче! Император не воюет с дамами,- и он так посмотрел на офицера, старшего в патруле, что тот посчитал за лучшее не перечить. Оно и неудивительно, пехота всегда- отступает перед кавалерией. Дюваль между тем продолжал: - Мадемуазель! - И он галантно поклонился незнакомке.- Простите, что я заставил вас ждать. Служба! Дама согласно кивнула, взяла сержанта под руку, и они удалились, оставив союзников в растерянном недоумении. Когда сержант и незнакомка уже достаточно отошли от патрульных, дама приподняла вуаль и тихо сказала: - Благодарю вас, сержант! - на чистейшем французском, с едва заметным южным акцентом. - Дюваль! - поспешно подсказал сержант.- Шарль Дюваль, мадемуазель, к вашим услугам,- тут .он вполне пристойно поклонился и подумал: "Да она еще и красавица! Вот так удача! Правда, ей далеко не семнадцать, но и я..." - Вы так любезны, сержант,- продолжала дама,- что мне просто неловко просить вас еще об одном одолжении. - О, что вы, я... Мы перед вами виноваты. Но что поделать, война! А тут еще эти...- Но тут сержант осекся, не пожелав бросать тень на Великую Армию и, косвенно, на императора. - Тогда,- и незнакомка мило улыбнулась,- проводите меня. Это недалеко, всего в двух шагах отсюда. Сержант, конечно, сразу согласился. Они шли по улице, и встречные - ну до чего же мало было среди них знакомых! - с любопытством и завистью глазели на спутницу сержанта. Того самого сержанта, ибо Дюваля неплохо знали по армии. Однако армия, придавая человеку мужество, лишает его чего-то другого, тоже весьма немаловажного. Наверное, в силу этого дама никак не желала вступать в непринужденную беседу, а большею частью отвечала односложно и все смотрела по сторонам. И хоть сержанту было обидно, что его спутницу вовсе не интересуют рассказы про походы, про родной Бордо и прочие интересные места, он внутренне с ней соглашался: и действительно, варварский город представлял собою любопытное зрелище, и потому сержант уж сколько знал, столько и рассказывал даме о местных достопримечательностях. Так, проходя мимо дома дворянского собрания, он сделал широкий жест и объяснил: - Пекарня. А вон там, дальше, видите купола? Это святой Николай, там мы установили орудия. А в Успенском у нас госпиталь. Они спускались к реке. - Ну вот, мы почти и пришли,- сказала незнакомка.- Я здесь неподалеку. Сержант осмотрелся по сторонам и нахмурился. - Советую вам переменить квартиру,- строго сказал он.- Видите эту церквушку? - Бориса и Глеба? - Не знаю. Но знаю, что здесь хранятся пороховые запасы армии. А мало ли какой лазутчик... - Ну что вы, разве это возможно?! - испуганно воскликнула дама и... глянув в сторону, вдруг успокоилась и вежливо сказала: - Весьма и весьма благодарна, сержант. Прощайте! И не успел сержант опомниться, как дама, помахав ему рукой,, поспешно подошла к стоящему поодаль кирасирскому офицеру. Офицер, мельком глянув на Дюваля, что-то спросил. Дама ответила. Офицер еще раз покорился на сержанта, обнял даму за талию... Э, да это похлеще пощечины! Догнать офицера? сказать ему все, что он думает о... Нет, ни к чему. Ему нужна отставка и больше ничего. А славных девушек довольно и в Бордо. Но тем не менее... Дюваль стоял на месте и смотрел вслед удалявшейся паре. Сержант и раньше был невысокого мнения о тяжелой кавалерии, а теперь лишний раз убеждался в своей правоте. Ни легкости, ни натиска; он держится за даму, как за стальную кирасу - позор! (Мало того, в тяжелой кавалерии запрещено носить усы, но только баки, майор Ив. Скрига). Кирасир и дама уходили все дальше и дальше. И вдруг Дювалю почудилось нечто знакомое: так неуклюже брал женщину за талию только... Нет, ни за что не вспомнить! И все же несомненно, что сержант уже где-то встречался с этим человеком. Когда-то? Ах, когда-то! И сержант постарался как можно скорее выбросить из головы и этого кирасира и воспоминания вообще. Дюваль не любил думать о прошлом - у него были на то весьма веские причины. Бравый гусар резко развернулся и, досадливо бряцая шпорами, поспешил домой - ведь там его ждала Мари, красотка Мари с ясными глазами и белой челкой; тонконогая, гнедая и в подпалинах, идущая под ядрами без всяких шенкелей. Ну а потом... Что было потом, вы все прекрасно знаете. Неприятель пробыл в Витебске шестнадцать дней, затем оставил его и двинулся на Москву. Отправляясь в поход, император единым росчерком пера объединил захваченные западные губернии во вновь образованное Великое Княжество Литовское. Председателем временного правительства новой европейской державы был определен голландский генерал граф Гогендорп. В Варшаве недоумевали, вспоминали границы семьдесят второго года, обещания, посулы... а кое-кто и возмущенно восклицал: "Где ж возрожденная Речь Посполитая?!" Но император спешил. "Обращайтесь с Белоруссией как с союзной страной, а не как с подданной,- напутствовал он генерала.- В общем поступайте с ней как можно лучше". А лето тем временем было в разгаре. Французские солдаты по старой памяти стали возбуждать крестьян против помещиков, и загорелись шляхетские имения, однако долгожданного указа об отмене крепостного права в княжестве не последовало. Ну а погода тем временем стояла отменная, ожидался небывалый урожай. В Великом Княжестве издавались указы, рассылались воззвания, праздновались победы, а Великая Армия шагала вглубь России. Смоленск, Бородино, занятие Москвы, пожар... И был сентябрь. Первопрестольная лежала в развалинах. Наполеон требовал себе бумаги касательно Пугачева, делал наброски манифеста к крестьянам, да после бросил, решив, что с новым Емельяном он ни о чем не сговорится. А русский император тем временем собирался удалиться в Сибирь, отрастить себе бороду и питаться картофелем и черным хлебом... (Здесь я позволю себе вмешаться и вымарать несколько строк, ибо мы не Вальтер Скотты и к августейшим особам не станем обращаться. Скажу только, что наш возлюбленный монарх не ошибся, ожидая найти в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына и в каждом гражданине Минина. А посему неприятель, пришедший к нам с лукавством в сердце и с лестию в устах, вынужден был бежать из белокаменной по старой смоленской дороге.-майор Ив. Скрига 2-й, кавалер орденов св. Георгия 4 класса, св. Владимира 3 степени, бриллиантового знака св. Анны 2 класса и золотой сабли с надписью за храбрость. Имею также знак отличия беспорочной службы за XV лет).