Михаил Савеличев - Черный Ферзь

Внезапно увлекшись, Сворден Ферц живописал грандиозную картину мудрой и давно зарекомендовавшей себя организации общественной жизни, в которую местные демиурги социума внесли столь впечатляющие новинки жесткой стратификации и осмотических мембран межсословных переборок, предохраняющих миры подонков, быдла и элиты от прямого соприкосновения, но с неумолимой эффективностью воздающего каждому по делам и мыслям его.

Когда Сворден Ферц закончил излагать собственную концепцию Новой Утопии, коей и следовало немедленно признать Дансельрех, хищными стаями дасбутов, укомплектованных конченными садистами, оберегающий мир и покой гуманизма высшей пробы, корифеи не сразу решились нарушить воцарившую тишину, то ли переваривая услышанное, то ли помятуя болезненное отношение докладчика к несвоевременным репликам и потому дожидаясь итогового «dixi», а может даже и «сапиенти сат».

На сей раз слово взял молодой корифей, не обремененный маразмом всепоглощающего гуманизма:

— Насколько, э-э-э, докладчик осознает всю шаткость подобной социальной конструкции? Если, скажем так, пространственную стратификацию социума Дансельреха гипотетически можно поддерживать в силу островного характера государства, то за счет каких, простите за тавтологию, сил осуществляется то, что вы столь образно назвали отделением агнцев от козлищ?

— Ну-ну, здесь-то как раз все понятно, — закряхтел очередной, до того молчащий корифей, — своего рода полиция нравов, система правосудия и наказания — чертовски громоздкая, но зарекомендовавшая себя машина самоочищения социума исходя из господствующих нравственных паттернов.

— Полиция нравов? — усомнился молодой корифей. — Все они люди — со своими слабостями и недостатками. А раз так, то неизбежна коррупция, судебные ошибки… Рано или поздно подобное общество все равно перемешает в равной пропорции и зерна и плевела, а поскольку последних всегда изначально больше…

— Подождите, подождите, — некто лихорадочно зашуршал бумагами и с изрядной долей возмущения продолжил:

— У меня все записано! В отчете нигде не упоминается никакой полиции нравов! Вот, вот здесь: «осмотические мембраны межсословных переборок»! Нельзя ли прояснить — что имеется в виду?

— Вандереры постарались, — подал кто-то свежую мысль, и от подобной свежести все аж задохнулись. — Больше некому проводить столь масштабные эксперименты.

— Вандереры? — просипел, еле сдерживая переполняющее его возмущение сварливый корифей. — Вандереры?! — теперь уже с явственными нотками прорывающегося из глубины воспитанной души бешенства. — Когда я слышу слово «вандереры», моя рука тянется к огнестрелу! Вандереры, вандереры! Сколько живу, столько и слышу о каких-то там вандерерах! Вы не находите, мало уважаемый коллега, что эти ваши пресловутые вандереры давно уже превратились из гипотетической сверхцивилизации в пропахшего мракобесием ветхозаветного Яхве, жесткой рукой устраняющего даже не несправедливость, а всяческие эволюционные недоработки матушки-природы и матери-истории?!

— Театр, — с непередаваемо глубоким чувством произнесли за спиной Свордена Ферца, который от неожиданности вздрогнул, не поднимаясь с корточек попытался развернуться, но поскользнулся и шлепнулся на траву. Острый камешек впился в ягодицу.

Сидящий на руинах стены человек оказался почти точной копией лежащего в доме старика, но, судя по всему, данный факт его нисколько не смущал и не заботил. Не смущал и не заботил до такой степени, что он даже и не пытался воспроизвести на своем морщинистом лице торжественную маску ожидания припозднившейся смерти, заменив ее более подобающим выражением умудренного лукавства: «Оценили как здорово я всех вас провел?».

— Драматургия… Борьба мнений… Поиск истины… — он склонил голову набок, произнося слова точно пробуя на вкус каждый звук. — Знаете, мой ореховоглазый друг, а ведь в чем-то это сборище старых маразматиков право, — он вытянул вперед руку, задвигал пальцами, словно играя на невидимом пианино и извлекая из него в высшей степени насладительные звуки, слышимые, к сожалению, только им самим. — Все эти ваши круги ада с райскими кущами… хм… пожалуй, это даже не смешно. Да, не смешно.

— У вас имеется иная гипотеза, Вайсцан?

Старик прыснул в ладошку.

— С вашего позволения, мой ореховоглазый друг, я предпочитаю более напыщенный титул — Юберменш, если вас не затруднит, гм… А что касается гипотез, то я ведь гипотез не измышляю. Я просто ЗНАЮ. Удивительно как вы сами не дошли до столь тривиального решения неразрешимой задачи.

Сворден Ферц почел свои долгом не обижаться.

— Видите ли, мой ореховоглазый друг, все наши беды (уж позвольте старику и старому маразматику столь безапелляционные обобщения) проистекают из ложного представления о, скажем так, корпускулярности человеческого бытия. В морально-этическом пространстве, исходя из подобного заблуждения, мы можем занимать строго определенное положение, маркируемое столь же определенными координатами добра и зла…

Увидев, что Сворден Ферц приготовился возразить, Юберменш предупреждающе поднял ладонь:

— Знаю, знаю дела и мысли твои, мой ореховоглазый друг. Вы торопитесь указать на тот общеизвестный факт, когда поступки человека невозможно однозначно оценить как плохие или хорошие. Полностью с вами согласен! Но увы, Высокая Теория Прививания не допускает подобного манихейства и дуализма. Одним из ее постулатов как раз и является то, что морально-этическое пространство, вмещающее в себя деяния и мысли личности, маркируется вполне однозначно. И из всех возможных действий вам предписывается выбирать самое доброе…

— Разве не вы сами подобное утверждали?

— Я?! — искренне изумился Юберменш. — Утверждал?! Надеюсь, мой ореховоглазый друг, не огнем и мечом?

— Нет, не огнем и не мечом. Неодолимой силой своего авторитета.

— Надо же, — покачал головой Юберменш, — каково? Неодолимой силой своего авторитета… Ну да ладно, и на старуху имеется своя проруха! Вернемся к человеку, каковой оказывается отнюдь не корпускулой, обреченной на вечные метания между полюсами добра и зла, а волной, покрывающей все пространство возможных состояний души.

— Поясните, — попросил Сворден Ферц.

— Ну, представьте, что вы сидите один в комнате… да, совершенно один. Но ведь при определенном взгляде на вещи данный факт не означает, что одновременно вас нет в других местах — чьих-то воспоминаниях, мыслях, чувствах. Это не значит, что вы не присутствуете где-то еще в виде знаков, записей, фотографий. Вы пронизываете физическое пространство-время, ментальное пространство и вселенную Гуттенберга во множестве точек. Более того, вы оказываете на эти точки реальное воздействие, влияете на поступки других, возможно, даже незнакомых вам людей. И в таком случае — что значит быть нравственным? То, что здесь и сейчас кажется добром, через мгновение оборачивается злом. И наоборот. Но ведь и вас самого нельзя назвать изолированной личностью. Ваши родственники, друзья, знакомые влияют на вас в не меньшей степени, даже не будучи с вами рядом… Человек — волна, а не частица, мой ореховоглазый друг.