Михаил Харитонов - Кабы не этот Пушкин

- Повторяете Тютчева, - заметил его сотрапезник, поправляя салфетку.

- И что же? Хорошее повтори и ещё раз повтори... Шербет, распорядился он, и Мустафа тут же скрылся на кухню.

- Но ваше решение... Не дозволить публикации романа в Российской Империи на законных основаниях, чтобы не поссориться с французами, при том негласно поощряя распространение переводов. Тонко! Только вопрос - клюнут ли либералы...

- Клюнут, - уверенно сказал Аблеухов. - Либералы наши делают заключения механически, подобно автоматам. Ежели начальство что-то запрещает - так значит, это самое нужно всячески поднимать на щит. Тем более, хорошей либеральной литературы в России не появляется. Читали ль вы пресловутое сочинение Герцена?

- По долгу службы, - скривился Бугаев.

- И как?

- Любопытно... для любителей несвежих сплетен. Но к художественной прозе отношения не имеет, - молодой помощник пожал плечами.

- Вот-вот, - мстительно поддакнул старик. - Никого у них нет.

- Разве Боборыкин? - вспомнил Бугаев. - Хотя, конечно, никакой он не либерал, а просто фрондёр.

- Что Боборыкин? Сравнительно с любым европейским писателем средней руки весь Боборыкин - пфуй! - он сдунул с ладони несуществующее пёрышко.

Принесли шербет и горячее. Мустафа, напустив на себя командирский вид, принялся распоряжаться расстановкой блюд и приборов, как будто это были части и дивизии.

- А Толстого роман - не пфуй, - вздохнул Борис, прижимая вилкой кусок только что сдёрнутого с шампура кебаба и занося над ней нож. - Посудите сами даже с точки зрения материальной. Четыре тома. Шестьсот сорок пять персонажей. Охвачена эпоха в семнадцать лет. Вставки на русском языке...

- Велик почёт - вставки на русском! Я лично считаю лучшим достижением нашей словесности вот его, - он показал глазами на Мустафу. - Потому что они учат русский, а не английский какой-нибудь, хоть на английском написаны шекспировы сонеты.

- Это скорее по части побед русского оружия, - заметил Борис.

- Оно-то верно, - Аблеухов согнул палец крючком, как это он делал, желая высказать сложную идею, - однако и недостаточно. Я в плохое время тоже вот думаю о бренности наших усилий. Да, крест на Святую Софию мы вернули, что нам на небесах зачтётся. Но нет у нас тех, кто воспел бы сей подвиг на земле. Зато европейцы перелагают свои жалкие войны и поражения самым соблазнительным образом. А ведь книги суть летописи подвигов народных... Но на это есть одно существенное контрсоображение. Тут недавно презентовали мне сочинение китайского мудреца Сунь-чи. В котором сказано...

- Простите великодушно, Аполлон Аполлонович, - почти невежливо перебил нахмурившийся Бугаев, - но что за охота читать поделки Форейн-Офис? Вы же получше меня знаете, из какого места у всех этих древних мудрецов ноги растут. Теософия, будхизм, спиритуализм там всякий. А разгадка одна: англичанка гадит!

- Пшшшт, - Аполлон Аполлонович выставил сухонькую ладошку, - не учи учёного. Сочинение Сунь-чи переведено в гумилёвском ведомстве для внутренних надобностей.

- У Гумилёва китайцев переводят? Неужели?! - молодой офицер невольно выпрямился, глаза блеснули голубой сталью.

- Сиди, сиди... Теперь не в армии, чай. Если что, так это не сейчас. Мы ещё тут-то, в Царьграде, на новенького будем, - он кивнул в сторону окна, где за прозрачной шёлковой занавесью сиял золотом Босфор. - Столицу перенесли из Петербурга всего четыре года как. Закрепиться, окопаться - вот что на первом плане.

- Пока будем закрепляться да окапываться, англичанка Китай себе оттяпает, - огрызнулся Бугаев. - Ох, простите, ваше высокопревосходительство... Что там с мудрецом-то?

- Вот как раз очень кстати тот мудрец сказал: "твоя непобедимость находится в тебе самом, возможность твоей победы находится в противнике". Гумилёв в комментариях это изъясняет на примере двух пасхальных яичек. Знаете такое простонародное развлечение в России - колотить яйцо об яйцо? Чьё расколется - тот и проиграл?

Борис кивнул головой и вздохнул, вспомнив далёкий дом.

- Так вот. Крепость яйца определяется не толщиной скорлупы, а трещинками. Если скорлупа хоть чуточку надтреснута - всё развалится. Государства - те же скорлупки. У России скорлупа тоньше, чем у тех же англичан. Зато в нашей скорлупе мало трещинок. Наше общество единообразно и монолитно, противоречия между классами малы, интеллигенцию вывели на нет, либеральная оппозиция немногочисленна. Поэтому наше яичко до сих пор никто не разбил. А теперь подумайте: ну вот была бы у нас, скажем, великая литература, как у тех же англичан и французов. Фёдор Михайлович тоже ведь в молодости бумагу марал. Вообразите на минуту, что Достоевский, вместо того, чтобы искоренять крамолу, вложил бы все силы в карьеру писателя? Вместо того, чтобы бороться со злокозненностью и предрассудками глупцов, стал бы, напротив, угождать публике?

- Фёдор Михайлович ничего противогосударственного не написал бы, уверенно сказал Бугаев.

- Прямо - нет, Аблеухов скомкал салфетку, отставил в сторону тарелку с недоеденным кебабом. В такую жару он ел мало. - Но угождающий толпе должен подыгрывать её предрассудкам и тайным страстям. А Достоевский, с его-то умом и талантом - угождал бы самым тайным, самым скрытым сквернам человеческим. Играл бы на тех струнках, о самом существовании которых люди обычно и не догадываются. Проницал бы словом тонкие трещинки, что можно найти даже в стальном сердце, не говоря уж о сердцах плотяных... Другие же литераторы, не столь даровитые, стали бы восполнять огрехи слога клеветами на начальство, разжиганием неудовольствий в низших классах общества, и так далее. Тут-то англичанка бы к нам и влезла.

- Может быть и так, Аполлон Аполлонович, - Бугаев положил прибор на тарелку. - Да только, извините за откровенность, рассуждение ваше напоминает лафонтенову басню про лисицу и виноград. Дескать, не дано нам, ну и не надо, оно и к лучшему. А на самом деле - видит око, да зуб неймёт. Вот, к примеру: согласитесь же, что на русском языке не может быть хорошей поэзии. Слова длинны, грамматика тяжела, рифмы бедны. То ли дело итальянский, с его певучестью и изобилием равнозвучных окончаний!

- На стишках свет клином не сошёлся, - насупился Аблеухов. - Да и потом: были же у нас Жуковский и Веневитинов. Особенно Жуковский, сей плод союза двух непоэтических народов, русского и турецкого...

Мустафа навострил уши.

- Хотя, конечно, перекладчик с немецкого не есть поэт самостоятельный, - закончил канцлер. - Ему бы войти в настоящий поздний возраст, в гётевские года - тогда, возможно, его лира обрела настоящий голос. Так умереть! В расцвете душевных сил... от руки молодого негодяя.

- Жуковский сам его вызывал, - напомнил Бугаев.