Пьер Бордаж - Мать-Земля

Жек решил пешком пройти семь километров, которые отделяли его от дома. Лучше было опоздать к обеду и выслушать упреки родителей, чем садиться в переполненные поезда, которые, как толстые белые черви, с ревом катились по жирным, вонючим подземельям города.

Вначале он добрался до рынка Ракамель. Он шел вдоль прилавков, за которыми стояли работники общественных равнинных ферм. Их было легко узнать по блузам и шапочкам из грубой шерсти. После катаклизма овощи, зерновые и фрукты выращивались в гигантских герметичных теплицах и с каждым годом теряли вкус и цвег. Куски мяса, висящие на крюках, выглядели грязно-серыми. Когда у па Ат-Скина было хорошее настроение — событие все более и более редкое, — он сажал Жека на колени и вспоминал о добрых старых временах Ут-Гена. О тех добрых старых временах, когда фрукты были сочными, сладкими, славились яркими красками, когда полусвободные животные разгуливали на горных плато, когда анжорцы купались в теплом море Зугас... Доброе старое время, когда жизнь на Ут-Гене не считалась повинностью... Жек недоумевал, откуда па Ат-Скин черпал свое вдохновение: ему было всего шестьдесят пять лет, а катастрофа случилась четыре тысячи лет назад. Надо иметь безграничное воображение, чтобы превратить ледяные поля Зугаса в теплое море. Жек не протестовал, ибо понимал, что отцу время от времени необходимо в рассказах воссоздавать прошлое умирающего мира.

Оставив позади мрачные прилавки и торговцев с безобразными лицами, Жек выбрался на широкую эспланаду Святых Мучеников. На паперти крейцианского храма, чьи заостренные элегантные башни нарушали строгую геометрию местных строений, высился лес огненных крестов. Кардинал Фрасист Богх установил на земле прожектора, которые днем и ночью освещали обнаженные тела осужденных. За прозрачными стенками не было ни мужчин, ни женщин, ни молодых, ни стариков, а только раздувшаяся плоть, висящие лоскуты кожи, рты, искаженные жуткой усмешкой, вылезшие из орбит глаза, бросавшие прохожим немые мольбы, бесформенные и гримасничающие чудовища, умиравшие иногда по неделе и больше...

Жек опустил голову и закусил губы, чтобы сдержать текущие из глаз слезы. Хотя кресты появились довольно давно, он никак не мог привыкнуть к этим ужасающим смертным камерам. По-иному вели себя зеваки, которые переходили от одного креста к другому и равнодушными или издевательскими голосами комментировали, как пульсирующий огонь пожирал мучеников.

— Па Курт-Милл, посмотри-ка на этого. Похож на рогатого скарабея! — воскликнула маленькая девочка.

— А эта походит на ту ужасную куклу, что тебе подарила бабушка! — усмехнулась ее мать.

— Ма Курт-Милл, перестань охаивать подарки моей матери! — недовольно произнес мужской голос.

— Они ужасны... Я их боюсь!

— Чего бояться, маленькая идиотка? Они не могут слезть со своих крестов...

Жек сжал кулаки, засунул их в рваные карманы шаровар и бегом пересек площадь.

Он пришел домой на два часа позже обычного, залитый потом и задыхающийся. Тощие серпы двух спутников Ут-Гена сменили в небе Гарес. Дом, конструкция, наполовину утонувшая в земле (неоправданный страх перед новым ядерным катаклизмом), располагался в центре жилого квартала Старого Анжора. Па Ат-Скин гордился узкой полоской искусственного газона перед домом, который, пыжась, называл «садом». Невероятная роскошь в перенаселенном городе, где большинство жителей имело всего одну комнату, чтобы питаться, ссориться, зачинать детей и спать.

Родители уже сидели за столом, когда он вошел в комнату, служившую кухней, столовой, гостиной и детской, его собственной комнатой, поскольку он был единственным сыном.

Ма Ат-Скин окинула его злым взглядом, а па Ат-Скин нахмурился. Они никогда не были веселыми-людьми, но, став крейцианами, превратились в мрачную супружескую пару. Отец поник, ссутулился, словно осев на свой огромный живот. Красивое лицо матери посуровело и высохло. Теперь они носили облеганы под традиционной утгенской одеждой — пиджаком и брюками с завязкой на талии для мужчин, длинной туникой и брюками в обтяжку для женщин. Головной убор с торчащими полями подчеркивал грубость черт па Ат-Скина, усиливая его сходство с чудовищной химерой с древних храмов, где поклонялись богу-солнцу в теле женщины. А три обязательных локона, которые должны были облагораживать, делали отца смешным.

Они уже некоторое время строили планы обучить сына началам крейцианства, но наталкивались на его открытое сопротивление. Имея не по возрасту сильный характер, Жек упрямо отказывался посещать службы в храме и слушать божественное слово Крейца. Самым худшим было то, что его родителей обратили в официальную веру Великой Империи Ангов не силой, как большинство анжорцев. Однажды ночью им внезапно было божественное откровение. По крайней мере они так утверждали... Жек смутно подозревал, что во всем этом присутствовало какое-то мошенничество.

Застыв на пороге комнаты, он ощутил, что стоит перед живыми мертвецами. Единственным, что двигалось в комнате, были спирали пара, поднимавшиеся от тарелок и фарфоровой супницы, царившей посреди стола.

— Откуда ты, Жек? — спросила ма Ат-Скин. Медоточивый голос не предвещал ничего хорошего.

— Гулял по городу, — ответил Жек.

— Всегда один и тот же ответ, — проворчал па Ат-Скин.

— Всегда один и тот же вопрос, — вздохнул Жек.

Ужин прошел в мертвой тишине, но по частым и беглым взглядам, которыми обменивались родители, Жек понял, что они задумали какую-то мерзость.

Па Ат-Скин перестал жевать и вытер губы.

— Жек...

— Жек, — подхватила ма Ат-Скин.

— Жек, сын мой, ты с каждым днем становишься все наглее!

— И все невыносимее...

Жек сразу же пожалел, что не последовал советам старика Артака. Яростная решимость, написанная на лицах отца и матери, на которые сбоку падал свет от настенных ламп, вдруг наполнила его ужасом.

— Жек, сын мой, мы приняли решение в отношении тебя, — вновь заговорил па Ат-Скин.

— Пора навести порядок в твоей бунтарской голове, — добавила ма Ат-Скин.

— Поэтому завтра утром ты отправишься в школу священной пропаганды Ул-Баги...

— Очень хорошая школа, где к тебе будут хорошо относиться...

Кровь Жека застыла в жилах. Его чуть не вырвало горьким супом, супом из горошка, любимой кулинарной пыткой ма Ат-Скин, который он каждый раз старался проглотить до последней капли.

Жек колол щеки иголкой, которую выкрал у матери. Долгий путь по улицам Анжора вымотал его, и сон, как ночная птица, раскрыл над ним свои крылья. Мышцы одеревенели, все тело затяжелело. Приглушенные голоса родителей просачивались через щели в полу. Главное — не заснуть...