Карел Чапек - Как я был великаном (сборник рассказов)

Оригинальны по жанру и рассказы Иржи Берковца, один из которых помещен в сборнике. Иржи Берковец создает, так сказать, музыкальную фантастику, вернее, фантастику на музыкальные темы. И в рассказе «Аутосонидо», действие которого происходит не в будущем, а в прошлом, речь идет об удивительной находке — записи игры замечательного итальянского скрипача Никколо Паганини. Эта запись была сделана с помощью аппарата, сконструированного за несколько столетий до того, как человечеству стала известна первая звукозапись.

А вот рассказ другого современного писателя-фантаста Владимира Бабулы «Как я был великаном» — пример своего рода научно-фантастического юмора. Встреча с крошечным представителем некоей планеты Минускулы, население ко горой достигло более высокого, чем на Земле, уровня цивилизации, оказалась… шуткой, которую сыграл с рассказчиком его друг, известный ученый-кибернетик. Владимир Бабула, автор многих рассказов, а также повести «Пульс бесконечности» и др., один из популярных фантастов Чехословакии.

По сравнению с чешской фантастикой словацкая научная фантастика еще очень молода, она не имеет своих классиков. Заметное место в развитии этого жанра в словацкой литературе занимает Йозеф Талло, научно-фантастические рассказы и повести которого вызывают большой интерес чехословацкого читателя. В нашем сборнике творчество Талло представлено рассказом «В минуту слабости». Этот рассказ во многом характерен как для самого писателя, так и для фантастики социалистических стран в целом. Если фантастика, созданная в буржуазном мире, иногда даже против воли авторов отражает идеи недоверия и вражды между народами, то в литературе социалистических стран чаще изображаются дружеские чувства солидарности, возникающие у обитателей Земли при встрече с жителями далеких планет. Так, космонавта, которому минута депрессии едва не стоила жизни, спасают обезьяноподобные обитатели неизвестной планеты, достигшие, несмотря на свою неприглядную внешность, высокого уровня культуры.

Автор новеллы «Бегство из рая» молодой словацкий писатель Душан Кужел, собственно говоря, не является научным фантастом по основной «писательской профессии». Он автор психологических новелл и рассказов из современной жизни. Да и рассказ «Бегство из рая» нельзя отнести к жанру научной фантастики в «чистом виде». Это скорее своего рода ироническая притча о том, что земному человеку дороги радости и скорби Земли и он не променяет их на «бесконфликтное» небесное блаженство.

Современная научная фантастика Чехословакии, с ее богатыми национальными традициями, чрезвычайно разнообразна по тематике и жанрам. Как и в научной фантастике других социалистических стран, в ней развивается не чисто развлекательная, а проблемная линия этого жанра. Произведения чехословацких фантастов пользуются заслуженной популярностью и за рубежами страны. Не говоря уже о получивших всемирное признание произведениях Чапека, на многие языки переводятся рассказы и повести Несвадбы, Брабенца, Веселы и других писателей.

Подобно фантастам других социалистических стран, чехословацкие мастера этого жанра стремятся не только создать увлекательное повествование, их привлекают серьезные этические, социальные и философские вопросы, волнующие современное человечество. Поэтому не удивительно, что в Чехословакии на первый план выдвинулась социальная и психологическая фантастика. Она проникнута верой в бесконечные возможности человека, одушевленного коммунистическими идеалами и все более глубоко постигающего тайны природы.

И. Бернштейн

Солнечным воскресным утром мы ступили на палубу увеселительного пароходика «Генерал Годдл», где было устроено народное гулянье, — не подозревая, что очутимся в обществе баптистов. Через полчаса после отплытия, когда этим набожным людям чем-то не понравилась наша общительность, они под предлогом якобы содеянной нами непристойности вышвырнули нас в море. Мгновение спустя к нам слетел господин в белом костюме, а примерные христиане, развлекавшиеся на палубе, по доброте душевной кинули вниз три спасательных круга и, распевая религиозные гимны, удалились, предоставив нас воле волн.

— Слава богу, спасательные пояса фирмы Слэнка у нас есть, — попытался было завести разговор господин в белом костюме, после того как мы втиснулись в резиновые круги.

— Это пустяки, господа, — желая нас успокоить, продолжал наш новый попутчик. — Часов через шесть, я надеюсь, если не изменится юго-восточный ветер, пришвартуемся к берегу.

После этой тирады он представился по всей форме: Джон Эндрю Рипратон, владелец плантаций и фабрик в Губерстоне. Владелец плантаций гостил у своей двоюродной сестры в Сент-Огюстайне. На пароходе он запротестовал против нашего удаления и вскоре получил возможность короче познакомиться с нами — в условиях, правда, несколько необычных.

Пока совершались эти формальности, безбрежное море гудело равнодушно и ритмично, а ленивое течение относило нас к берегу, то поднимая на гребнях волн, то низвергая в глубины вод.

Меж тем мистер Джон Эндрю Рипратон развлекал нас рассказом о своих занятиях экономикой в Европе; оказалось, что в Лейпциге он слушал Бюхера; в Берлине — Листа и Вагнера; штудировал Шеффли, Смита, Карлейля и Тэйлора; поклонялся богу промышленности, пока эта увлекательная жизнь не была прервана странным и диким происшествием: взбунтовавшиеся рабочие убили его отца и мать.

Тут мы — люди праздные — в один голос воскликнули:

— Ах, рабочие, опять рабочие! Вы — жертва социальная, мистер Рипратон. Рабочие — продукт производства девятнадцатого столетия. И как они развились за это столетие! Ведь теперь их миллионы, и каждый — проблема, загадка и постоянная опасность. Рука рабочего — это та почка, из которой разовьется кулак. Избранных испокон веков — десяток тысяч. Они вырождаются, а рабочих становится все больше и больше. Вас, мистер, они лишили родителей, а девятнадцатый век — традиций. И раз уж дошло до насилия, то скоро дойдет черед и до нас, и до наших милых приятельниц за морем — погодите, дайте только срок.

— Осторожно, волна, — любезно предупредил нас мистер Рипратон и самодовольно улыбнулся. — Pardon, господа, но меня они не тронут. Мои заводы, мой Губерстон — приют спокойствия и тишины. Я провел там культурные преобразования. Благородный цвет промышленности я привил на крепкую основу рабочей проблемы.

— А-а, — вскричали мы, колеблемые волнами, — так, значит, вы преобразователь! Организуете воскресные школы, народные университеты, кружки домоводства; воюете с пьянством; учреждаете общества, оркестры, стипендии, проповедуете теософию, дилетантизм; словом, стремитесь облагородить рабочего, пробудить к новой жизни, дать ему образование и привить любовь к культуре. Но, уважаемый, позволив ему вкусить от плодов цивилизации, вы разбудите в нем бестию. В любом из нас дремлет сверхчеловек. И в один прекрасный день потомственная элита будет сметена мощным потоком вождей и проповедников; миллионы спасителей, интеллектуалов, идеологов, папы и святые устремятся прочь с фабрик и заводов; и набег их будет сокрушителен. Все, что не удастся спасти, будет уничтожено. Мир, достигнув своего апогея, превратится в прах. Черствое сердце последнего хозяина-промышленника метеором покатится по Вселенной.