Петр Воронин - Прыжок в послезавтра

Однако силы восстанавливались, и вскоре Валентин сам, без чьей бы то ни было помощи, дотянулся до стакана с водой, а потом впервые – и тоже сам, главное, что сам! – спустил ноги и уселся. Кружилась голова, сердце колотилось, как ошалелое, но Валентин смеялся от счастья: жив! Еще как жив!!!

Знают ли друзья, где он и что с ним? Знают, конечно… Хороши, нечего сказать! Приехать не соизволят… Переполоху, однако, было, когда искали его. Или он сам добрался до огонька? Там же был огонек!

В конце концов он попросил, чтобы друзей позвали к нему. И заранее торжествовал: вот удивятся, убедившись, что и на этот раз он отбился от костлявой старушки-смерти. Все-таки не очень-то милосердные шуточки подстраивает судьба.

– Вы, пожалуйста, не говорите, им, друзьям моим, что я в полном порядке. Пусть лишний часок попереживают, если до сих пор не удостоили визитом, – предупредил он Илью Петровича.

Врач был в явном смущении:

– Я бы, конечно, рад… Короче, все это невозможно. Их нет здесь. Далеко они. А вам пока не показаны свидания.

Пришлось примириться. Впрочем, скучать ему не давали. В палате подолгу бывали Илья Петрович с Клавой. Расспрашивали они не о самочувствии, а о делах на строительстве, о студенческой поре и детстве, опечаливаясь или даже поражаясь в самых неожиданных местах рассказа. Селянина удивляла их наивность, когда они допытывались, было ли в том доме, где жил Валентин, хотя бы кондиционирование воздуха и что такое коптилка, как она может освещать палатку. Это походило на розыгрыш.

Странно относились они и к его воспоминаниям о войне. Они спешили отвлечь его внимание: ах, извините, дела!.. Порой Валентин начинал сомневаться в их искренности.

Хотя Илья Петрович с Клавой ни разу не осматривали его это не мешало им каким-то образом узнавать о малейших расстройствах в его организме, даже о таких, на которые сам Валентин не обращал внимания.

– Все это легко устранимо, – говорили они в таких случаях. – Вы сейчас подкрепитесь, и установится норма.

Или:

– Вот примете ванну, и все придет в равновесие. Ухаживал за Селяниным Саня – рослый и необычайно сильный мужчина. Он был немым от рождения. Однако слышал отлично и все требования выполнял беспрекословно. Более того, он непонятно как угадывал желания Валентина. Саня же доставлял его и в ванную на каталке, какие есть в любой больнице. Когда Валентин настолько окреп, что смог добираться самостоятельно, Саня все равно шел следом, как нянька за ребенком.

Иногда, особенно вечерами, у Валентина возникало ощущение, что во всей больнице только он и Саня, никого больше. Он пытался выяснить, так ли это, но немой санитар притворялся, что не понимает его вопроса. Зато рассказы Валентина о своей жизни Саня готов был слушать часами. Он обычно усаживался на табуретку и сидел, полузакрыв глаза и опустив руки па колени. В подобной позе он был похож на статую индийского божка – та же сосредоточенность и терпение. Было жаль, что Саня немой.

А лечили Валентина все-таки не по-настоящему! Он, смеясь, сказал Ольге, что Илья Петрович и Клана, право же, напоминают знахарей-шептунов. Правда, для знахарей они слишком молоды, Особенно Клава. Она же совсем девчонка!

– Ошибаешься, она просто молодо выглядит, – возразила Ольга. – Клавдия Михайловна… ей давно за сорок, у нес взрослый сын и младшей дочери скоро девятнадцать. Она опытный врач и, кроме того… В общем, на него можно положиться.

– За сорок? Выдумай что-нибудь посмешнее. Если поставить вас рядом…

– Уж не хочешь ли ты сказать, что мне тоже за сорок?

– Нет, конечно, но Клава… Клавдия Михайловна – никогда не встречал женщин, которые бы так хорошо сохранились. И я ведь в конце концов не об этом…

– Ты верь им, как верю я. Разве ты не имел возможности убедиться, что тебе становится с каждым днем лучше?

Валентин сжал ее руку, сделав, видимо, больно.

– О, уже есть сила! – терпеливо сказала Ольга. – А давно ли не мог поднять голову. Здесь применяют необычные методы. Ты пьешь воду, а в ней лекарства. В еде – лекарства, в воздухе – тоже, и они попадают в клетки крови и тела, когда ты пьешь, обедаешь, дышишь, принимаешь ванны. Это лучше всяких таблеток и уколов. Здесь вообще непохожая на другие больница. Особые методы диагностики, особая аппаратура. Все особое.

– У меня иногда такое впечатление, что я тут единственный в своем роде. Ни голоса, ни шороха, ни стука.

– Все сделано, чтобы ты скорее набрался сил. И разве ты не заслужил?

– О, если бы всем давалось по заслугам! Но где взять столько, чтобы всем полной мерой?

Он подумал о товарищах, которые сейчас там, в тундре. У них самая, наверное, запарка, а он – лежи?!

– Очень я некстати свалился. Столько работы… – сказал Валентин и тотчас затаился, ожидая, что Ольга может вспылить и наговорить резкостей.

Так и прежде бывало, когда он заводил речь о возвращении в тундру и, значит, о скором расставании. Но Ольга молчала, задумчиво глядя поверх его головы в сторону окна.

Это было необычное окно. Не только потому, что занимало всю стену палаты и не имело переплетов. Оно было непрозрачно, хотя пропускало много света – равномерного, очень устойчивого, вроде бы не зависевшего от того, утро, полдень или вечер на улице. Когда Валентина начинало клонить ко сну, окно словно заволакивалось густой дымкой, и в комнате воцарялся полумрак. Если бы не голубое мерцание вверху, на потолке, то и вовсе было бы темно. Валентин предположил, что выходит окно не сразу па улицу, а в какое-то соседнее помещение, и это позволяет регулировать яркость света.

Сейчас он, однако, не думал об окне. Он встревоженно ждал, как отнесется к его словам Ольга. О том, что произошло в Ленинграде, они еще ни разу не заговорили.

Разрыв, внезапное замужество – и Валентин и Ольга делали вид; что ничего этого просто не было. Но Валентин сознавал, что разговор об этом все равно неизбежен. Он боялся и одновременно хотел такого разговора, и чем крепче чувствовал себя, тем больше хотел.

– Тебя огорчили мои слова? – наконец прямо спросил он.

Ольга виновато улыбнулась.

– Не обижайся, задумалась.

– Но ты не сердишься на меня? – настойчивее прежнего допытывался он.

– Почему я должна сердиться?

– Ну, вот из-за того… ну, что здесь, и больнице, и в возвращении.

Валентин решил, что но имеет права отступать, раз уж разговор начался. Ольга должна знать, что он остался прежним. Пусть в тундре полгода ночь, пусть комары и болота – его место на стройке, и если она любит его, то и ее место рядом с ним.

Ольга не торопилась отвечать. Валентин насупился.

– Ну и как ты теперь?